И кто это оставил?
Я открыла рот, чтобы задать эти вопросы, когда сильный порыв ветра обрушился на камин, потушил огонь за раз, оставив нас снова во тьме, вырвав фотографию из моей руки.
А потом зловеще и медленно проскрипела входная дверь.
И…
Раздалась ругань на шведском.
— Что это такое?
Вернулись родители. Я слышала, как сглотнула Ада.
— Перри, Ада? — позвал папа из-за угла.
— Что такое? Почему так темно? — крикнула мама. Я представляла, как она кривится при виде разбросанной соли.
Вдруг свет загорелся в коридоре. Мы услышали щелчок на кухне, а потом они вскрикнули.
Теперь в гостиной было достаточно света, чтобы мы видели друг друга. Я не увидела нигде фотографию и не знала, куда ее унесло, но подозревала, что разницы уже не будет, если ее найдут родители. Они уже разозлились из-за бардака на кухне.
Я вздохнула. Похоже, мне было, из-за чего еще бояться. Я посмотрела на Аду и Максимуса.
— Вот и веселье.
Мы вместе пошли к неизвестности, покинули комнату и прошли на кухню.
Родители смотрели на самодельный алтарь. Отец был в ужасе, а лицо мамы покраснело. Может, от алкоголя, может, от гнева.
Они посмотрели на нас троих, и я видела, как им сложно все сопоставить. Они были удивлены.
Я старалась объяснить все как можно лучше, и как я думала, что происходит что-то странное из-за плохого состояния, выкидыша, кошмаров, ботиночков и лунатизма.
Мама просто качала головой, у нее не было слов. Ей и не нужно было говорить. Я знала, о чем они думали. Отец был потрясен и в ужасе, что я творила «колдовство и магию» под его крышей (так он и сказал), а мама была расстроена, что ее дочь вернулась к прошлому, когда я видела воображаемых людей и обвиняла демонов в поджоге домов.
Конечно, они мне не верили. А с чего бы? Они никогда мне не верили. Они верили лишь тому, что я снова сошла с ума и шла по той же скользкой дорожке. Только моего объяснения моих мыслей о том, что происходило, им хватило, чтобы все сложить вместе. Но они не считали, что меня терзает призрак, они решили, что я снова схожу с ума. Лицо мамы исказилось, она хмурилась, и это ее старило и напоминало мне о тех годах.
Порой говорила Ада, ее сердце все же было добрым, и она пыталась заставить их увидеть, что здесь что-то происходит, что мы хотели как лучше. Но все ее старания родители не воспринимали. Ада была любимицей, но все еще была подростком, и в таких делах ее в учет не брали.
Они готовы были слушать только Максимуса. А Максимус едва произнес хоть слово. Он не защищал меня и не поддерживал. Он молчал, возвышался и смотрел, почти с неодобрением, словно вдруг оказался на стороне моих родителей, словно весь этот ритуал не был его идеей.
Наконец, когда я закончила речи, и Ада начала тихо убирать все, родители потрясенно посмотрели на Максимуса.
— А что расскажешь ты об этом? — холодно спросил мой отец.
Не глядя на меня, он улыбнулся им и сказал.
— Мой взгляд почти совпадает с Перри.
Я расслабилась.
— Она верит, что это происходит с ней, — продолжил он. Мое сердце замерло. — И я знаю, что спорить здесь не стоит. Я убедил ее, что ритуал ее спасет.
— Подлиза! — взвыла Ада, она бросала специи, миски, колокольчик и склянки в мусорный мешок с грохотом. — Ты сказал, что это сработает! Ты верил в это!
— Ада, тихо, — сказала моя мама, а потом посмотрела на Максимуса. — Ты сделал в доме бардак из-за этого.
— Я только пытался помочь вашей дочери, миссис Паломино.
Она скрестила руки и посмотрела на меня.
— Да. Я это вижу. Если это продолжится, помочь Перри сможет только бедный доктор Фридман. Я клялась, что мы больше не зайдем в его кабинет…
Мертвые бабочки во мне встрепенулись, пробудились от ужасающей угрозы встречи с моим старым психологом. Я могла убить Максимуса прямо сейчас, а потом еще раз за то что он играл со мной, и я пронзила его самым убийственным взглядом, чтобы он заметил.
И он заметил. Он переминался, избегая моего взгляда, и сказал папе:
— Я прослежу, чтобы все было убрано, а потом только уйду. Это только соль и специи. Я пройдусь с пылесосом, и все пропадет раньше, чем вы скажете Атчафалайя.
Папа прищурил на миг глаза, глядя на него, и расслабился.
— Знаю, ты любишь еду с юга. Но не стоит делать и ковры каджунскими.
Это была… шутка?
Да. Папа улыбнулся Максимусу, несмотря на происходящее. Он улыбнулся, похлопал его по плечу, и они с мамой покинули кухню и направились в свою комнату.
Как только они оказались далеко, и я уже не слышала вопли мамы из-за обнаружения корицы и серы всюду, я с силой ударила Максимуса по руке. Я чуть не ударила его по лицу, но быстрый взгляд на его щеку меня остановил.