Мы покинули центр по мосту Бернсайд, река внизу отражала бесцветное небо.
Я ощутила волну тошноты, а потом другую волну, предупреждение, что случится что-то ужасное. Абсолютный ужас. Я посмотрела на мать, словно в последний раз. Она вела осторожно, впивалась в руль так сильно, что ее костлявые костяшки побелели. На ней были солнцезащитные очки, хоть вечером было уже темно. Она выглядела утомленно, и я знала, что это из-за меня. Морщинки постоянно были у уголков ее поджатых губ.
— Мам, — осторожно сказала я. Со страхом.
Она вздрогнула, а потом быстро улыбнулась.
— Что такое, Перри?
— Мне нехорошо.
Это вдруг показалось преуменьшением.
Все внутри сжалось от отвращения. Я была не одна в голове. Кто-то еще был во мне, ждал, выглядывая из уголков моих глаз. Они были во мне, следили, проверяли мысли.
А потом мой мир стал ужасно узким. Я падала в забытье, но только разум, а не тело.
Я смотрела, как поднимаю руку в воздух, медленно двигаю перед лицом. Я не делала этого. Я не управляла. Это была не я.
«Мам!» — завизжала я.
Но это было только в голове, а не в горле. Я не управляла им больше. Горло не принадлежало мне.
Я была заложником собственного тела.
От осознания этого во мне вспыхнул гнев.
Моя рука, что была перед лицом, привлекавшая любопытный взгляд мамы, резко впилась в руль, выкрутила его вправо, к машинам в другом ряду.
К барьеру.
К краю моста.
И реке внизу.
Мама закричала, машина чуть не задела БМВ. Раздался ужасный скрежет, пахло жжеными шинами, кричала мама, я визжала в голове. Я сосредоточилась изо всех сил, я давила, пока не ощутила хлопок в груди, и вдруг ко мне вернулись ощущения, меня покалывали иголки.
Я отпустила руль и вжалась в сидение, мама за секунды до столкновения с барьером завладела машиной. Если бы мы ударились, мы бы упали вниз.
Другие машины проносились мимо нас, гудя, показывая пальцы, вопя ругательства, а мама медленно и осторожно нажала на газ. Она дрожала, только хватка на руле не давала ей вскочить с места. Мы ползли по мосту и, как только выдалась возможность, свернули с него.
Она вела себя как во сне, припарковала машину, выключила двигатель и повернулась ко мне. Она сняла солнцезащитные очки, и стало видно размазанную тушь и голубые глаза со слезами. Выражение ее лица было таким же незабываемым, как лицо отца, когда он снимал меня с крыши. Но здесь было что-то еще. Почти понимание, словно она узнала меня впервые и увидела, какой я монстр.
— Перри, — выдохнула она.
— Я же говорила, что мне плохо, — сказала я ей.
Я принялась неуправляемо хохотать, и так было всю дорогу домой.
Как только я ворвалась в дом, я поспешила к ванной на первом этаже, меня тошнило. Я склонилась над унитазом и выдавила из себя все, пока горло не заболело. Как оказалось, я обедала салатом. Теперь был понятен запах.
Когда я стала пустой и утомленной, я посмотрела на себя в зеркало. Сердце сжалось. Я выглядела другой. Нет, не так. Я выглядела так, словно была едва живой. Скулы выпирали на лице, круги под глазами стали больше. Губы были сухими, потрескались и кровоточили. Глаза выглядели как черные дыры. Шея была красной и в порезах, которые вели к груди. Смог бы доктор Фридман и это отнести к разбитому сердцу? Я выглядела так, словно меня нужно запереть где-то далеко, как призраков в психбольнице Риверсайд.
Я не могла больше на себя смотреть, от этого было плохо, а еды во мне уже не оставалось. Боль пронзила мои виски. Я выключила свет в ванной и вышла в коридор.
Мама с папой были на кухне, говорили друг с другом тихо и взволнованно. Угадайте с трех раз, о ком.
Я встала на пороге, они замолчали с виноватым видом.
Мама поманила меня ладонью.
— Садись, тыковка, — сказала она и налила мне стакан воды. Я не знала, как она могла и дальше так меня называть, если я пыталась ее убить.
Чайник закипел на плите, пронзительный свист заставил меня скривиться от боли, голова раскалывалась.
— Прости, — сказала она и быстро сняла его.
— Перри, я узнал, что случилось, — сказал отец. Он посмотрел на манжеты своей красной рубашки в белую полоску и начал разглаживать их. — Я не могу описать важность таблеток, которые тебе прописал доктор.
Мама натянуто улыбнулась и оставила рядом со стаканом воды пару желтых и розовых таблеток. Я мрачно посмотрела на них.
— Я не буду это принимать, — сказала я. Они не успели возразить, и я продолжила. — Доктор Фридман сказал, что я могу принимать свой выбор. Мне двадцать три. Вы не можете заставлять меня принимать лекарства.