Она подошла ко мне и вложила бутылку мне в руку. Она была горячей, успокаивала, а в компании Ады мое сердце замедлилось до приятной скорости.
— Мне показалось, что кто-то стучал в мою дверь.
Она нахмурилась, макияж начинал облетать к такому времени.
— Я слышала дверной звонок три раза, — она повернулась к лестнице и крикнула. — Мам, кто звонил?
— Не знаю, милая, — ответ донесся из кухни. Она звучала рассеянно. — Дети баловались, наверное.
Мы с Адой переглянулись. В одиннадцать ночи? Здесь?
Мама появилась на лестнице с миской горячего куриного бульона с лапшой (без кусков курицы), стаканом апельсинового сока и бутылочкой «Никвила» на подносе.
Я посмотрела на бутылочку.
— Хочешь меня споить?
— Это поможет уснуть. Ложись в кровать, Перри, — сказала она, загнав меня в комнату. Я послушалась и прижала бутылку к животу. Боль утихала, благодаря таблеткам. Я проглотила стаканчик «Никвила», надеясь, что отключусь. Мыслей было слишком много, а мне нужно было отдохнуть. Я слышала и видела то, что явно принесла мне боль. Я так хотела.
Когда мама ушла, Ада села на кровать рядом со мной, подняла длинные ноги и уткнулась подбородком в колени. С ней было безопаснее. Наверное, она это поняла.
— Все очень плохо, да? — сказала она.
— Ага, — я вжалась в матрас. День был ужасно странным. Сперва появилась Ребекка, потревожила то, что я хотела забыть. Потом случай в клубе, тошнота, боль, и кто-то был у моей двери и звонил.
— Твой друг Эш молодец, довез тебя до дома.
— Он хороший.
— Он тебе нравится?
Я улыбнулась.
— Нравится? Нет. Он слишком юный для меня.
Я ощутила, как Ада напряглась. Я повернула голову. Ее глаза сияли. Ой-ой.
— А для меня?
— Нет. Ему двадцать. А тебе все еще пятнадцать.
— Это всего на пару месяцев, — возразила она.
— И у тебя есть парень, — напомнила я. Она пару месяцев сохла по Лейтону. Я видела его. Но не была впечатлена. Особенно, когда он назвал меня упырицей и показал жест банды.
— Не знаю, — пробормотала она. — Порой мне кажется, что мне больше не нравится Лейтон. Он не понимает меня. А я хочу, чтобы парень понимал меня.
— Это я знаю, — сказала я, чувствуя, как усиливается сонливость.
— Он думает, что мое увлечение модой — глупости. Думает, что мне стоит быть болельщицей, но это глупо. Они глупые. А он не примет отказ.
Я осторожно посмотрела на нее и заговорила с пересохшим ртом:
— Что значит — не примет отказ? Он под давлением хочет заставить тебя заняться сексом?
Ее щеки вспыхнули, и я знала, что ответ — да. Когда я нашла презервативы в столе Ады, я подумала, что у нее уже был секс. И то, что его еще не было, приносило мне облегчение.
— Ада, он не для тебя. Он должен уважать твои желания, а не вести себя как козел. Поверь, я знаю козлов. Тебе нужен тот, кому ты будешь нравиться, несмотря ни на что. Твоя мода, идеи, блог, перепады настроения, тайная любовь к японской поп-музыке и отвращение к физкультуре. Ему должно нравиться все.
Она посмотрела на меня смущенно.
— Я просто хочу, чтобы любили меня, потому что это я.
Ее честность ранила мое сердце.
— Знаю. Все этого хотят.
— Ты такое слышала? Кто-то любил тебя за то, какая ты? Без пошлых мотивов?
Я печально улыбнулась ей.
— Нет. Такого не было.
Она помрачнела. Ее настроение совпадало с моим.
— Но это еще может произойти, — добавила я.
— Даже когда они узнают о твоих… эм, силах?
Было странно слышать, как она называет мои дела с призраками силами, особенно, таким серьезным тоном, но она, может, и не ошибалась.
— Ну, теперь я буду осторожнее, — пошутила я, язык заплетался.
Ада открыла рот, чтобы что-то сказать, но медленно закрыла его. Она поджала губы и выдохнула носом. Она думала о чем-то еще.
— Что такое? — лениво спросила я. Сон был уже близко.
— А если… я — такая, как ты?
Я не понимала ее слова, я хотела высказать это ей. Но рот уже был слишком слаб, чтобы говорить. Глаза закрылись, и я провалилась в сон.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ:
Хоть боль все еще пронзала меня время от времени, я смогла прийти на работу днем, к удивлению Эша и Шэй.
— Милая, если хочешь домой, иди домой, — сказала Шэй, когда я надела фартук. — Эш сказал, что ты чуть не умерла.
Я закатила глаза и посмотрела на Эша.
— Все не так плохо.
— Перри, ты чуть не сжевала пояс безопасности, — сказал он, глаза стали шире.
— У тебя пояс 1982 года, — сказала я ему. — Он старый.