— Они говорят, откуда ты знаешь то, что знаешь, —начала Арона и замолчала. Она вспомнила, что он каждое свое слово заканчивает частицей, означающей «это очевидно само по себе». Остальную часть дня она обучала его различиям, и хотя он по-прежнему предпочитал «высказывательное наклонение», как тут же назвала его Арона, постепенно он научился употреблять и другие. Одно наклонение даже заставило его рассмеяться.
— Арона! Неужели это окончание означает, что говорящий — отъявленный лжец? — И он несколько дней только его и использовал, смеясь про себя.
У него были все недостатки избалованной девушки.
Он оказался ленив, как кот, когда дело доходило до работ по дому, и все портил, пока госпожа Марис не пригрозила, что прекратит занятия. Но учился он очень быстро и скоро стал писать не хуже Ароны. И всегда был полон идеями, как курица яйцами.
— Когда я стану хранителем… — обычно говорил он. — Я позабочусь, чтобы эти старые легенды излагались справедливо и из них делались правильные выводы. Когда я стану хранителем, я отделю выдумки старух от фактов. Когда я стану хранителем…
Когда Соколиная Богиня отложит яйцо на деревенской площади!
Они часами спорили о деревенских легендах и преданиях. Хорошо, что Эгил никогда не станет хранителем записей! Он был поражен, например, тем, что Мирра-Лиса, о которой рассказывала Арона в пещере, считается героиней ее народа. Он в ее истории видел только предательство и нарушение каких-то клятв, суть которых Арона так и не смогла понять. Ведь нигде в легенде не говорилось, что Мирра давала какую-то клятву завоевателям. Эгил — когда примет у госпожи Марис и ее помощницы их хозяйство — намерен был неузнаваемо изменить эту легенду и сохранить старую версию только для старейших. Неужели он считает себя старейшей? Арона содрогалась при одной мысли об изменении записей. «Если бы только госпожа Марис услышала, чем он хвастает», — ужасалась Арона. Но госпожа Марис вечно отсутствовала, совещалась со старейшими об одной богине известных делах, и Арона чувствовала себя очень одинокой.
Однажды, в месяц таяния снегов, голод, холод и болезни вынудили старейших снова созвать всех на собрание. Небо ранней весны было затянуто облаками, и даже поздним утром воздух оставался сырым и холодным. Неподходящая погода для деревенского собрания. Арона, в промокшей юбке, в грязной обуви, шлепала по растаявшему снегу к новой конюшне. Людей слишком много даже для деревенского зала, а собрание может затянуться на целый день. Неслыханное дело для такого времени года!
Арона несла в кармане юбки несколько яблок и стопку глиняных табличек, чтобы записать очередной спор пришелиц с жительницами деревни.
Эгил догнал Арону, предложив:
— Позволь помочь тебе, красавица.
Волоски на руках Ароны снова встали дыбом, причину этого она не могла понять. Но было бы большой грубостью не принять его предложение!
— Спасибо, Эгил, — неохотно ответила она. Ветер с гор дул Ароне в лицо, когда она вслед за другими заходила во двор конюшни — единственное место в деревне, где все население могло собраться под крышей. Несколько девушек укладывали наверху камни на одеяла, чтобы защитить двор от возможного дождя. Везде были расставлены горшки с угольями, их тщательно охраняли, чтобы случайно не обронить огонь. Правда, они давали больше дыма, чем тепла.
Пять старейших вместе с волшебницей, которую звали Несогласной и которая теперь всегда вынужденно служила переводчицей, сидели на скамье под крышей, нависающей над частью двора. Они кутались в одеяла. Волшебница выглядела осунувшейся и состарившейся. Госпожа Марис тоже. Арона вытащила связку сена из груды и накрыла ее одеялом, чтобы сесть. Марис сидит По другую сторону собрания и тоже записывает, чтобы ничего не пропустить. Эгил сел рядом с Ароной и положил свои таблички слева от себя. «Для него удобно, — сердито подумала Арона, но для меня нет. Какой невнимательный!»
Вошла Хуана, дочь Гунтира, со своей семьей, но без Нориэль. Хуана выглядела торжествующей и рассерженной, Осеберг казался жалким. Он шел за матерью, но смотрел на толпу. Поймал взгляд Бритис и отвернулся. Бритис, у которой уже был заметен живот, ответила ему холодным взглядом и нарочно обняла Нидорис, дочь Эстен. Хуана посмотрела на Бритис и поджала губы, словно заметила таракана в супе.
Старейшая, Раула, дочь Милены, подождала, пока все оказались под крышей. Потом подняла веретено — древний символ власти председателя — и приказала начинать перекличку. Присутствовали почти все, за каждую отсутствующую женщину отвечала ее родственница. Затем старейшая заговорила.
— Я тревожилась, когда мы принимали пришелиц, —начала она, — из-за он-девушек. Я была не права. С чем мы столкнулись? Детские ссоры. Наши дочери жалуются на грубость пришелиц, пришелицы жалуются на нашу грубость. Девушки выбирают сестер-подруг, потом расходятся и выбирают новых. И тому подобное. Все это неважно. — Ее тон свидетельствовал о незначительности этих дел.
Арона посмотрела на Бритис и Осеберга. Неважно? Может, став старейшей, она тоже будет так считать. Что могло разлучить таких подруг? Она посмотрела на госпожу Хуану и нахмурилась.
— Но! — строго продолжала старейшая. — За зиму мы семь раз собирались из-за пришлых женщин. И теперь должны решить, останутся ли они с нами, и если останутся, то кто именно.
Арона раскрыла рот. Изгнать этих женщин, когда зима еще не кончилась? О! Некоторые, как Осеберг, сначала были очень шумными и грубыми. Зато другие оказались робкими, стеснялись беспорядка в одежде, боялись приходить в потной одежде, даже плавать в реке. Они становились добычей таких хулиганок, как Ролдин, дочь Леннис, которая теперь стоит перед старейшими вместе с Элен, дочерью Андера, и ее тремя дочерьми.
Ролдин жаловалась, что дочь госпожи Элен Кармонт побила ее. Кармонт, дочь Элен, смело ответила на обвинение.
— Эта девчонка, — презрительно сообщила она, — рослая и злобная, как он-женщины, приставала к моей сестре Бетзе. Спросите ее!
Бетза, дочь Элен, принадлежала к числу самых робких и обычно не принимала участия в деревенских забавах. Когда Ролдин в первый раз пристала к ней, госпожа Элен сказала:
— Посмотрим, — и отправилась на мельницу к Леннис. Вернулась она в слезах и говорила, плача:
— В этом богом проклятом месте нет ни справедливости, ни приличий!
Леннис и ее нахальные дочери тоже жаловались.
— К старейшим! — нетерпеливо советовали их соседи. — Пусть решают старейшие! — Так и получилось.
Старейшие недолго совещались.
— Ролдин, дочь Леннис, должна держаться подальше от дочерей Элен, дочери Андер, и они от них, пока не научатся жить мирно. Нидорис, дочь Эстен, ты должна научить Бетзу, дочь Элен, приемам самозащиты. Так как собственные сестры ее не научили.
Встала главная пастушка.
— Я сделаю это, но мне кажется, что две старшие дочери Элен, дочери Андер, сами ведут себя грубо. У меня есть вопрос к старейшим, касающийся Раннульф, дочери Элен.
И она рассказала нечто совершенно неслыханное. Одна из пастушек, он-девочка, еще не прошедшая посвящение, пожаловалась, что ей не нравится тайная игра, в которую ее заставляет играть Раннульф, дочь Элен.
— Они играли в посещение фальконеров, — поставила всех в известность, Нидорис. — Где могла он-девочка этому научиться? Должны ли мы обращаться с ней как с молодым фальконером?
Старейшие, волшебница и старшая пастушка принялись совещаться. Послали за Раннульф. Арона расслышала, как он-девочка говорила:
— Она это начала!
Помощница хранительницы записей отложила исписанную дощечку и потянулась за новой. Но ее стопки табличек не было.
— Эгил? — рассердилась она. Он ответил ей взглядом. — Дай мне одну из моих дощечек, — вежливо попросила она.
— Тебе они для этого не нужны, — отрезал он.
— Нет, нужны, — возразила Арона, и когда он даже не пошевелился, протянула руку, чтобы взять самой. И, потеряв равновесие, упала ему на колени. Он схватил ее и сжал, ткнувшись носом ей в ухо.
— Эгил! — строго потребовала она. — Отпусти меня и дай табличку!
— Хранительница! — Голос старейшей прозвучал в гомоне толпы, как ледяной ветер с Соколиного утеса. —Ты что-то хочешь сказать на этом собрании?