— Ты думаешь, что я тебе принадлежу! — потрясенно воскликнула она. — Спроси у Лойз, дочери Аннет, что это такое! И оставь меня в покое! — И она принялась за работу по дому и окончание отчета о деревенском собрании, время от времени подсовывая Эгилу под нос отдельные части записи.
Весь день он мрачно поглядывал на нее: за работой по дому и за записями, за едой и после нее, когда они сидели на крыльце с шитьем, и перед тем, как ложиться спать. Она рано поднялась наверх и услышала вскоре, как поднимается Эгил. Тогда она побежала вниз, таща за собой свое лоскутное одеяло.
— Его нужно починить. — И она подшивала одеяло, пока уже не могла держать глаза открытыми. Эгил по-прежнему смотрел на нее, как кошка на мышиную норку. Арона зевнула, потянулась и сказала, что должна выйти на улицу. Закутавшись в одеяло, она как можно тише выскользнула из ворот и пошла по темной тропе.
Слишком темно, чтобы бежать. Девушка, как могла быстро, шла по тропе, взглядом отыскивая препятствия. Где дорога к дому волшебницы? На западных равнинах жалобно завыл пес Джонкары. Конец одеяла, промокший, тащился по влажной полузамерзшей земле. Сжав губы, Арона плотнее закуталась в одеяло. Тропа под подошвами мягких домашних туфель казалась непривычно жесткой и неровной. Девушка остановилась, она старалась дышать как можно тише. Послышалось ей, или действительно сзади кто-то идет? Если это Эгил, она выкрикнет сигнал тревоги, закричит громко, как сможет, и потребует, чтобы это дело передали старейшим.
Почему он себя так ведет? Словно Ролдин и Аста, Дочь Леннис, и фальконеры — все вместе! Арона передохнула и пошла дальше. Знакомые деревенские тропы в темноте казались совершенно другими, а она не посмела прихватить свечу или факел. Арона снова услышала сзади звуки осторожных шагов, на этот раз уже ближе, и остановилась. Что-то теплое и мягкое прижалось к ее ногам. Она наклонилась и протянула руку. Знакомый голос требовательно произнес:
— Мяу!
— Рыжая Малышка! — обрадовалась девушка, беря кошку на руки. И пошла дальше. — Покажи мне дорогу к дому волшебницы, кошечка. Пожалуйста. — Кошка шла вперед. Арона — за ней. Тропа казалась незнакомой, а ночь такая холодная. «О, госпожа волшебница, помоги мне!» — молча упрашивала Арона. Ветер развевал ей волосы. Уши ее словно заледенели и ужасно болели, нос наполнился льдом. Она переставляла ноги и, поскользнувшись, тяжело упала. Сзади послышался крик Эгила:
— Арона! Арона! — Девушка с трудом поднялась.
И тут она почувствовала, как ее сознание прочно перехватило сознание волшебницы. Ноги, без всяких усилий с ее стороны, крепко держали тело и двинулись по тропе, которая показалась Ароне неправильной. Без света солнца, луны или факела она теперь совершенно отчетливо видела все у себя под ногами. А ноги двигались все быстрее и быстрее, пока она не побежала, как девушка-вестница. Голос Эгила все громче звучал сзади. Из последних усилий Арона ворвалась в дверь дома волшебницы и вцепилась, тяжело дыша, в тяжелое простое платье исхудавшей старой женщины.
— Садись, — бесстрастно произнесла волшебница. На огне висел котелок, от него вкусно пахло. Арона узнала запах овощей. И еще там, должно быть, самая старая из он-кур варится уже несколько дней. Девушка, едва не теряя сознание, упала на стул.
— Арона! — звал Эгил. Волшебница налила супа в красную глиняную миску, протянула ложку из того же материала, потом села и посмотрела куда-то в пространство. Крики прекратились. Девушка почувствовала, что Эгил возвращается в Дом Записей. Довольная, волшебница смотрела, как девушка ест, пока ее миска не опустела.
—. Я знаю, это должно было случиться, — голос волшебницы доносился словно с расстояния. Рыжая Малышка села Ароне на колени и замурлыкала. А волшебница принялась связываться с хранительницей записей, чьи экстра чувства были сильнее зрения и слуха.
На рассвете Эгил пришел в дом волшебницы. С ним была расстроенная Марис. Волшебница усадила их и Арону, села сама.
— Можем передать дело старейшим, — рассудила она, — а можем и сами договориться.
Лицо старой хранительницы, затуманившееся при мысли о еще одном собрании, прояснилось. Ужасный позор — не суметь сохранить порядок в собственном доме.
— Марис, ни при каких обстоятельствах девушка и он-девушка не должны жить в одной комнате, за одним исключением: в случае «замужества», о котором говорила позавчера Хуана, дочь Гунтира, — заметила волшебница с легким отвращением. Сами волшебницы отвергают брак. — Эгил действовал в соответствии со своими обычаями. Каждому псу один кусок, не два. Мы должны всех предупредить, чтобы девушек и он-девушек отныне держали порознь. Созвать собрание, или ты это сделаешь?
Эгил мрачно поглядывал на Арону из-за своей миски с супом.
— Не могу поверить, что у вас нет понятия брака, — начал он, остановился, но волшебница кивнула. — Арона, я никогда не причинил бы тебе вреда. Я хочу быть честным. Я хочу, чтобы ты стала моей… «сестрой-подругой» — это самое близкое, что я могу найти на вашем языке. Но есть еще одно слово, оно используется только в самых древних записях. Ты меня понимаешь?
Арона вспоминала строки древних записей. Наконец она вздохнула:
— Понимаю. Но мне еще нужно подумать. Должно быть так, как говорила Хуана, дочь Гунтир: покорность, исполнение обязанностей и повиновение, словно я служанка?
— Великие боги, нет! Эта женщина ненавидит мужчин, брак и все в нем, за исключением того, что он придает женатому человеку респектабельность. И я сомневаюсь, чтобы ее знаменитый дедушка существовал где-то, кроме ее воображения. Ты заметила: Осеберг —это название города, а не имя человека? Я буду любить тебя, беречь и защищать. И когда-нибудь ты станешь знатной леди, потому что я уже на пути к этому. Наши сыновья станут здесь большими людьми.
Он говорил преимущественно на своем языке и использовал слишком много незнакомых понятий, чтобы Арона его хорошо поняла. Она сидела, глядя на него, взгляд ее желтых глаз оставался непроницаемым.
— Будет ли так, как написано в древних свитках: он-сестры-подруги становятся хозяевами и господами своих женщин? — спросила она.
Эгил усмехнулся.
— Сказки и легенды! Надеюсь, я буду для тебя лучше их! Но также надеюсь, что ты не отравишь мне суп из-за женского каприза. Мир? — Он протянул руку. — Вижу, что твоя скромность оскорблена, и, говоря по правде, это делает тебе честь. — Он взял ее руку, но не как хулиган, а как друг. Наклонил голову и мягко сказал: — У нас… чужаков… говорят, будто вы не знаете стыда и скромности. Теперь я знаю, что это не правда. Но вы не такие, как наши женщины. Принимаешь мое извинение?
— Договорились, — неохотно отозвалась она. Когда, вернувшись в Дом Записей, Эгил настоял на том, чтобы его вещи были перенесены в амбар или подвал, подозрения Ароны несколько рассеялись. Но первую ночь спала она беспокойно, раздевалась и одевалась торопливо и — Марис хватил бы удар, если бы она узнала, — прихватила с собой в постель кухонный нож.
Глава десятая. Поиск мудрости
«Я помощница хранительницы; когда-нибудь я стану хранительницей записей». Арона смотрела в маленькое окно, пытаясь уговорить себя. До сих пор она в этом никогда не сомневалась.
Эгил намерен занять место госпожи Марис. Знает ли об этом хранительница? Голодная зима тяжело отразилась на здоровье слабой и старой женщины. Теперь, когда появилась первая зелень, начала пастись госпожа Безрогая и стала давать молоко. По берегам ручьев и в лесу Арона собирала свежую зелень. Ночи, по-прежнему очень холодные, сменялись приятными днями, особенно если оденешься потеплее. Но старая хранительница продолжала болеть. По утрам она вставала медленно, долго не могла прийти в себя, ничего не делала, пока не поест, и аппетит у нее был плохой. Так получилось, что Арона больше ухаживала за госпожой, а Эгил принял на себя большую часть остальных работ в Доме Записей.
Однако он был мягок и послушен в эти дни, как любимая старшая сестра, бесконечно вежлив, почтителен по отношению к госпоже Марис, всегда прислушивался к желаниям Ароны. С улыбкой он освободил ее от самых тяжелых и неприятных работ. Оживленно обсуждал с ней историю и легенды, сидя на переднем крыльце. Признал свое младшее положение в Доме и спал в передней комнате, оставив Ароне спальню наверху.