Девушка подбежала к жрице. Длинным искривленным пальцем жрица указывала на последнее слово в последней строчке Сказания о Мирре-Лисе, записанное ее сестрой-подругой Вариной-Соколицей. Небольшой знак ударения был изменен. Но этого оказалось достаточно, чтобы изменилось все значение. Было: «Я считаю это правдой, потому что слышала от человека, достойного доверия». Стало: «Я считаю это неправдой, потому что слышала от человека, недостойного доверия».
— О да! — воскликнула Арона. Глаза ее наполнились слезами при мысли о таком святотатстве. — Запись изменена, и таким образом, чтобы изменить смысл всего сказания. Видишь?
Эгил, стоявший рядом, снисходительно улыбался.
— Ты уверена? Когда ты в последний раз читала этот свиток?
— Год назад. А что? Я их все помню наизусть, — возмущенно вскричала Арона. — Изменить мою запись ради шутки — да! Переписать старинное сказание для собственного удовольствия — да! Но изменить то, что написано давно? О, Эгил, как ты мог? — бушевала она. — И что еще ты натворил?
— Я отыскал запись самой нашей покойной хозяйки, — заявил он и картинным жестом протянул свиток.
В нем было написано: «Я глубоко разочарована поведением Ароны, дочери Бетиас, и поэтому называю Эгил, дочь Элизабет, своей преемницей в Доме Записей». — И подпись: Марис, дочь Гайды, хранительница. Еще ниже инициалы, которыми она обычно заканчивала запись. Почерк неуверенный, как и следует больной. Арона ошеломленно рассматривала запись.
— Это подделка! — закричала она. — Писала не она, а он, как бы ни было похоже!
Раула, дочь Милены, взяла Арону за руку.
— С нас достаточно твоей ненависти, молодая женщина. Что бы ты ни имела против новой хранительницы, направь свои силы на что-нибудь другое.
— Старейшие, — негромко заговорила волшебница, — тот, кто однажды изменил запись, чтобы добиться своей цели, может изменить и другие. Вы спрашивали меня. Я отвечу: следует верить Ароне и не верить Эгилу.
Старейшая отпустила руку Ароны и подозрительно посмотрела на волшебницу.
— С тех пор, как у нас появились чужаки, Арона совершенно переменилась. Трижды она прерывала собрания. Она написала свиток, в котором одни исправления. Она знается с волшебством, вместо того чтобы выполнять свои обязанности, и видит в делах связанных с родственниками Эгила, не больше, чем ты госпожа волшебница. Разве не ты встала между живущими в Доме Записей, вопреки воле его хозяйки? Ненависть Ароны к Эгил вызывает у нас напряжение которое мы больше терпеть не будем. А я опасаюсь, что пока они не помирятся, неприятности будут продолжаться. Какая из нее хранительница, если перед нами свидетельство самой ее умершей хозяйки? Неужели кто-то посмеет оспаривать ее предсмертную волю?
Волшебница попыталась говорить, потом посмотрела на лица окружающих и замолчала.
Старейшая Раула отыскала свое веретено.
— Эгил, дочь Элизабет! — Юноша встал, он неожиданно показался всем высоким и стройным. Старейшая посмотрела ему в глаза. — Клянешься ли ты своей матерью и всеми предшествовавшими матерями, клянешься ли Доброй Богиней и страхом перед гневом Джонкары? Никогда не изменять ничего в списках, за исключением исправления собственных ошибок? Правдиво записывать все происходящее в деревне, ничего не опуская и ничего не прибавляя?
— Клянусь!
Старейшая отступила.
— Эгил, дочь Элизабет, дала великую клятву больше не делать ничего подобного. Арона, согласна ли ты присоединиться к ней, чтобы вы работали, как сестры одной матери?
Небо показалось Ароне огромным хрусталем, все звуки стали четкими и резкими. Никаких чувств — ни гнева ни страха — у нее не осталось. Она все сразу увидела ясно.
— Я уже сказала: только если он будет делать свои записи, а я свои, — ответила она, кутаясь в шаль.
Старейшая вздохнула, посмотрела на Эгила, который слегка покачал головой.
— Значит, нет надежды примирить вас? — устало спросила она.
— Нет! — Арона решила прибегнуть к последней мере. Она думала об этом уже два месяца, но надеялась, что никогда не придется этим воспользоваться. — Я согласна приготовить тебе еду в последний раз, — голос ее дрожал, — прежде чем переберусь в дом матери. В обмен я хочу свои собственные записи, перо и чернильницу, половину пергаментов, которые я купила у торговцев, и маленькую рыжую кошку, которая тебе все равно не нужна.
Эгил улыбнулся и покачал головой.
— Нет, моя маленькая Мирра-Лиса. Эти нелепые старые сказки слишком вскружили твою очаровательную головку. Кошку и твои записи можешь забрать. Пергаментом я не распоряжаюсь.
— Приготовление еды принято, конец ссоре, — неожиданно произнесла Несогласная. — Я поем с вами, чтобы доказать, что еда нормальная. Старейшие, ради мира в деревне, нельзя ли уступить Ароне чернильницу, перо и несколько обрывков пергамента? Трудно не практиковаться в единственном деле, которое знаешь.
Старейшая посмотрела на удрученное лицо Ароны и подумала, не была ли она слишком жестока к девушке.
— Договорились, — согласилась она. Эгил подтверждающе кивнул.
Глава двенадцатая. Уход
Огонь в очаге Дома Записей горел ярко и горячо пламя окрасилось цветами солнечного заката, слабый аромат ладана исходил от сосновых дров. Эгил сидел . откинувшись в самом удобном кресле, медленно прихлебывал эль и краем глаза поглядывал на Арону. Девушка нервно улыбнулась ему и еще медленнее стала пить свою порцию эля. Многолетний жизненный опыт удерживал Несогласную от неподобающего смеха.
Клык у ног Эгила трепал добрую половину мяса, которое удалось выпросить Ароне. Собаке бифштекс понравился больше, чем Эгилу. Она таскала кусок, пока Эгил не рассмеялся и почесал у нее за ухом.
— Не называй пса «она», Арона, — с улыбкой настаивал он. — Здесь в комнате только один щенок женского пола, да и то по твоему собственному выбору. А где яд? В печенье? Или в хлебе?
— В зелени, — ответила она, зная, что он страшно не любит зелень. Наигранно прикрыв рот маленькой рукой, Арона потянулась и зевнула. Щенок начал ворчать потише, он сел у кресла и принялся есть. Рыжая Малышка прыгнула Ароне на колени и замурлыкала. Арона почесала у нее за ушами, кошка дернула концом хвоста. Арона без всякого «с твоего разрешения» взяла то, что оставалось на тарелке Эгила и поставила на пол; Рыжая Малышка спрыгнула и принялась довольно есть.
Эгил поднял брови и сделал большой глоток.
— Ты с радостью отравила бы любого мужчину, который встанет на твоем пути, — признал он, — но не ту глупую кошку. — Он немного налил в маленькую чашку и поставил на пол. Кошка несколько раз лизнула. Арона казалась совершенно незаинтересованной. Волшебница открыто улыбалась, потом зевнула и тоже потянулась.
— Я бы подышала свежим воздухом, — протянула она. — Арона, не покажешь ли мне дорогу к… гм… маленькому домику?
— Конечно, — откликнулась Арона, вставая и беря шаль. Эгил внимательно посмотрел вслед выходящим женщинам. Как только дверь за ними закрылась, он опустился на пол и стал внимательно разглядывать щенка и кошку. Щенок, вытянув лапы, негромко похрапывал, переваривая пищу. Его крошечный хвост слегка дергался. Кошка забралась под кресло и повернулась так, что ударила Эгила хвостом по лицу. Эгил встал и неожиданно чихнул, нос его оказался забит кошачьей шерстью. Потом он снова сел в кресло и принялся задумчиво пить эль.
Арона что-то задумала. Это он мог сказать уверенно, поглядев на нее. Волшебница об этом знает и поддерживает нелепые планы девчонки. С переднего крыльца дома донеслось негромкое мелодичное гудение, похожее на колыбельную. Кто-то запел старинную балладу о мире и любви. Эгил глубоко вдохнул теплый ароматный воздух. Кошка прыгнула ему на колени, он отвлеченно погладил ее одной рукой и закрыл глаза. Голова его упала набок. Он негромко засопел.
Большой тяжелый нож, который Арона взяла взаймы из мясницкой, двигался взад и вперед, перепиливая веревку на двери комнаты записей. Волшебница молча подошла, перешагивая через груды овощей в погребе, и протянула топор. Арона благодарно кивнула, оглянулась и ударила топором по веревке — раз, другой, третий. Каждый раз веревка становилась тоньше, наконец осталось только несколько прядок. Волшебница приподняла свой камень, который светился неясным голубоватым свечением, достала ножницы бабушки Лорин и перерезала последние пряди.