Посмотрел на высотомер - 600 метров. Надо уходить, любой ценой. На пленке и в голове данные разведки, по сравнению с которыми "фоккер" стоит грош-копейку. Но "мессершмитты", растянув строй истребителей Луганского, сломя голову бросились нас преследовать. Пулеметная очередь прошлась по левой плоскости.
Кирилец, произнося длинную тираду, волчком крутится в задней кабине, бьет из турельной установки короткими очередями по стервятникам, норовящим подстроиться в хвост. По СПУ слышу радостный голос Аркадия:
- Командир! "Мессу" приделали хвост!
Затем он долго кашляет. У меня в кабине тоже дым - едкий, противный. Да, хвост мы "мессу" приделали отличный: он сначала свалился на крыло и, охваченный пламенем, по отвесной траектории заштопорил вниз.
Мимолетная радость за успех тут же сменилась, щемящей болью: Костю Круглова настигла ядовито-оранжевая трасса "эрликона", когда переходили линию фронта на бреющем. "Ильюшина" лизнули языки пламени, и он, минуту назад сильный и, казалось бы, неприступный, беспомощно начал отсчитывать последние метры падения...
Потрясенный случившимся, сдавил пальцами виски, провел рукой по онемевшей коже лица. Двинул сектор газа до отказа, еще ниже притерся к земле.
...Проплыли над крылом Фалешты, дальше - село Егоровка.
Жизнь машины, да и наша собственная, висела на волоске. Несколько раз поперхнулся мотор, на плоскостях густо кучерявилась разодранная фанера.
Слегка вздохнули: преследовавшие "мессершмитты" отстали. Однако наша радость оказалась преждевременной. Откуда-то взявшиеся "фоккеры", стремительно пикируя, стали заходить в хвост.
Мы прижались к макушкам деревьев - отчетливо были видны крыши домов, стожки сена, белые пятна кур... Брызнувшая с "фокке-вульфа" очередь подняла
пыль на земле, самолеты просвистели над нами и ушли с набором высоты.
Эти так запросто не отстанут, если у них есть боеприпасы!
На возвышенности села я приметил церквушку с колокольней, на куполе которой давно почернела зеленая краска. Туда и направил самолет. Едва успел встать под защиту колокольни, как знакомые ФВ-190 вновь полоснули очередью и метнулись вверх.
Что делать? Положил машину в левый вираж и стал наматывать концентрические круги, держа колокольню в центре. Гитлеровцы значительно сократили время разворота и ринулись в атаку. Чувствовалось, что они теряли терпение. Хитрили, бросая машины в неожиданный переворот, стремительно опускались и взмывали вверх. Но выйти на прямую атаку не могли.
У меня от этой карусели закружилась голова, как спицы в колесе, мелькали переплеты стрельчатых окон, нога, лежащая на левой педали, затекла.
"Когда же вы уйдете, проклятые?"
Очереди "фоккеров" стали жидковаты, экономны. Они чуть сами не напоролись на колокольню и стали уходить на запад.
Может, ловчат? Нет, боеприпасы расстреляны, больше делать нечего.
К Бельцам ползли, словно тяжесть машины повисла на плечах. Ее то мотало из стороны в сторону, то, наоборот, - она задирала нос. Стрелка бензиномера подбиралась к красной черте. Штурвал выскальзывал из рук.
Машина неслась сама по себе, чихая и раскачиваясь с крыла на крыло. Потянулся к рукоятке триммера - вроде бы послушалась.
Не помню, сколько времени летел в разбитом, почти неуправляемом самолете. Казалось, очень и очень долго. И еще удивлялся, как это работает мотор, бензонасосы качают из баков горючее, тянет простреленный винт...
Похожий на ощетинившегося ерша, садился на аэродром, не выпуская шасси. Только перекрыл бак и выключил зажигание - "ильюшин" облегченно ухнул вниз, пропахал землю на животе, чуть развернулся и остановился.
В кабине сидел весь оцепенелый. Мозг работал медленно, находился в каком-то состоянии заторможенности. Еле стащил с педали онемевшие ноги, обжигаемые горячим воздухом мотора. Со всех сторон отдавало смесью масла, глицерина, бензина, эмалита. Посмотрел на "ил" со стороны, ни дать ни взять - дуршлаг, но фотокамеры оказались целыми.
Механик Лыхварь только головой покачал:
- Боже мий, як машину покаличыли.
А по аэродрому уже носился капитан Рыбальченко - начальник оперативного отделения штаба авиаполка. Мы с ним всегда находились в тесном контакте, потому что сведения из первых рук получал он. Педантичный, как и все штабники, Афанасий Дмитриевич буквально выжимал из летчиков все: что видели, где были, каковы результаты фотографирования? Кое-кто даже обижался на Рыбальченко за такую дотошность, чертыхаясь в душе: возьми, мол, сам слетай и увидишь, что "там" делается. Афанасий Дмитриевич понимал, из каких перипетий иногда возвращались экипажи, но продолжал делать свое дело: расспрашивал, дешифровал ленты пленок, снимки клеил на карты и делал фотопланшеты, сравнивал данные, составлял боевые донесения.
- Ваня, одна ты у меня надежда. Если не привез пленки - не знаю, что сделают. Из дивизии беспрерывно звонят - телефон горячий. - Афанасий Дмитриевич стал в позу обреченного человека.
- Фотокамеры целые. Правда, самолет немного поцарапали: Лыхварь никак не может найти четырехсотую пробоину.
Механик из аэрофотослужбы Леонид Задумов даже присвистнул:
- Как же ты в таком решете сидел и не вывалился?
- Дырки маловаты...
Идем с Леонидом по аэродрому, разговариваем. Он интересуется тем, что произошло в воздухе, как выскочил из этой передряги. Любопытство его вполне закономерно: он летал воздушным стрелком, сделал с Виктором Кудрявцевым более пятидесяти вылетов. Но один из них оказался роковым. Произошло это в сентябре 1943 года. В районе Александрии фашистские танки прорвались в тыл к нам, а наши - к ним. Обоюдные "визиты" запутали обстановку, и Анвару Фаткулину вместе с Михаилом Хохлачевым было приказано срочно произвести разведку. На штурмовике Фаткулина находился офицер-танкист, с Хохлачевым стрелком полетел старшина Леонид Задумов.
Небо было затянуто облаками. Истребители прикрытия улетели.
Летчики надеялись, что противник в такую погоду не осмелится поднять в воздух самолеты-перехватчики. Но облака стали постепенно рассеиваться, и внезапно навстречу двум "илам" устремились сразу одиннадцать вражеских машин.