- Иван, иди на снижение. Разворачивайся домой, - слышу в наушниках голос ведущего первой пары "яков" Алексея Павлова.
А восьмерка "мессершмиттов" уже раскололась на две группы, явно преследуя цель оторвать истребителей от прикрываемых штурмовиков, а после атаковать нас.
Применив маневр "ножницы", истребители начали вести заградительный огонь трассирующими очередями из пушек и пулеметов по преследователям.
Фашисты зажали "яков" в клещи, действуя растянутыми по дистанции четверками с обеих сторон.
* * *
Команда ведомой паре, возглавляемой Андреем Синенко, - и они пошли в лоб четверке "худых". Справа ринулся на гитлеровцев Алексей Павлов. Пока крутилась эта карусель, мы оторвались от "мессеров" и потянули на свою территорию. Оглянулся, а там еще плотнее прижали наших истребителей. Вижу, худо "маленьким". Поняв, что не удается полакомиться штурмовиками, немцы обрушились скопом на "яки". Но мы уже находились над своей территорией. Фашисты как-то сникли, их атаки стали беспорядочными.
Звено Павлова перешло от оборонительных маневров к контратакам. Была не была: развернулся назад и решил помочь своим. Прямо перед носом штурмовика показался "месс" - поджарый, хищный, стремительный.
Палец - на гашетку. Машину слегка тряхнуло, пушечная очередь потянулась к "сто девятому". Тот, как бы нехотя, повалился на крыло и задымил.
Уж после, встретившись с Алексеем Павловым, мы горячо обсуждали перипетии прошедшего боя. Тот дружески похлопал по плечу:
- Ты и здесь свое не упустил, Иван. Такого зверя завалил. Ну и наглые фрицы попались. Надо же, такую бузу подняли.
- Да, жарковато было. Ты, Леша, только не говори, что я влез в драку... Влетит по первое число. У меня инструкция - разведка, и никаких гвоздей. Сам знаешь.
- Ладно...
А в район Золочева уже шли "петляковы", "яковлевы", "ильюшины". Небо наполнилось сплошным гулом.
Шестеркой "илов", ведомых Героем Советского Союза капитаном Николаем Евсюковым - он первым в полку получил это высокое звание, - преодолев густой заслон зенитного огня с бреющего, набросились на танки и штурмовые орудия противника. Высыпав из бомболюков всю начинку, начали расстреливать технику, косить пушками ошалевших от внезапного удара фашистов. Танки, словно контуженные, расползались по полю, искали укрытия за складками местности. Цели выбирали на свое усмотрение, били крестатые коробки наверняка. Над землей, окутанной сплошным огнем, плыл густой смрадный дым...
Участник этих событий гитлеровский генерал Меллентин писал впоследствии: "На марше 8-я танковая дивизия, двигавшаяся длинными колоннами, была атакована русской авиацией и понесла огромные потери. Много танков и грузовиков сгорело; все надежды на контратаку рухнули".
Оборону врага наши все-таки "разгрызли", но, как оказалось, на довольно узком участке - шириной в четыре-шесть километров. В любой момент фашисты могли закрыть образовавшуюся брешь, перерезать так называемый "колтовский коридор". Но в узкую горловину по размытой грозовым ливнем единственной дороге стремительно ринулись основные силы танковой армии генерала П. С. Рыбалко.
Мы сверху отчетливо видели всю картину этого беспримерного рейда: справа и слева неистовствовали фашисты, а танки двигались и двигались по дороге, которая простреливалась буквально насквозь.
В самом узком месте "коридора", у деревни Нуще, разместился с оперативной группой и рациями командир корпуса генерал Рязанов. Отсюда он указывал цели, и мы помогали танкистам преодолевать дефиле и выходить на оперативный простор.
Расчищая дорогу, штурмовики оставляли за собой груды брони, развороченные муравейники дотов и дзотов, захлебнувшиеся зенитки, разбросанные серо-зеленые трупы врагов. Летали в эти дни как ошалелые: садились, заправлялись горючим, подвешивали эрэсы, заряжали пушки - и снова на штурмовку.
Четыре-пять вылетов в день. И каждый - предельное напряжение нервов. Порой казалось, что упадешь от усталости и не встанешь. Однако, прислушиваясь к сплошной канонаде на западе, смотрели на заревное небо - и в машины. На помощь танкистам, пехоте... Ну, а где пехота, там и штурмовики.
* * *
Позже, разбирая проигранные сражения, уцелевшие немецкие генералы не раз вспоминали в своих пухлых мемуарах "черную смерть", как гитлеровцы называли наши "ильюшины".
На несколько дней погода поломала все намеченные планы. Июль. Казалось бы, духоте быть, зною, а на дворе - дождь. Нудный и холодный. Льет как из ведра с утра до ночи. Даже птицы притаились, спрятавшись в своих гнездах. Хмурится небо, хмуримся и мы. Это и понятно: где-то ухают пушки, земля ходуном ходит, а здесь сидим на мертвом якоре. Ох, трудно где-то матушке-пехоте!
Обхожу стоянку. В такие моменты застоя работу всегда находил: шел к техникам, механикам, помогал готовить машину к вылету. А сейчас все в полной боевой - самолет, вооружение...
Не часто выпадает свободная минута для "технарей", а тут собрались под навесом, отвести душу, побалагурить. Саша Бродский, механик эскадрильи по
спецоборудованию, подбрасывает сухую стружку в костер, обращается к Золотову:
- Павел Иванович, слышал я, что вы когда-то видели черта.
Тот загадочно улыбается, крутит цигарку!
- Ну не совсем настоящего, но видел. Базировались около Великих Лук, зима тогда, помните, была лютая. Морозяка - плюнешь, льдышка летит. Иду я по стоянке, вдруг ноги подкосились, чуть заикой не стал. Прямо на меня лезет что-то черное, голова взъерошенная, глаза словно яйца облупленные. Верите, чуть не перекрестился. Протер очи рукавицей: это же Щербаков, моторист. Спрашиваю: ты случайно в цистерне с маслом не побывал? А наш сержант только мычит. После разобрались в чем дело. Чтобы не разрывало соты масло-радиатора, мы не полностью отвинчивали сливную пробку. А наш Щербаков перестарался. Крутил ее до тех пор, пока она не упала в снег. А мотор работает, масло прет из радиатора. Вот пока он шарил в снегу в поисках пробки, его и облило с ног до головы...
Все смеются. В улыбке расплылось лицо моего механика Лыхваря.