Здесь, в Германии, мы еще раз убедились, на какой небывалой высоте находится наш советский воин, воспитанный Коммунистической партией.
Взять того же Петра Иванникова, погибшего на польской земле. Больной, он мог не летать, но.ходил на, задания, громил врага, а в критический момент пошел на таран. К чему я веду? Как-то над аэродромом в воздухе появился одиночный "Фокке-Вульф-190". Сделав два круга, летчик выпустил шасси, приземлился и, поставил свой "фоккер" на стоянке рядом с трофейным самолетом. Машину окружили техники и механики.
Летчик оказался из берлинской ПВО. В разговоре выяснилось, что он единственный сын своих родителей, проживающих в Бранденбургской провинций; а те наказывали сыну себя беречь, намекая, что война, мол, проиграна и незачем подставлять зря шею.
- Теперь не те времена, - сказал со вздохом юнец, недавний верноподданный фашизма. - Теперь попадешь русскому на зуб, и капут!
Ухмыляясь, он провел пухлой рукой по горлу.
Таких скороспелок в небе Германии было немало в последние дни войны, и они, имея иногда численное преимущество, уклонялись от боя, а проще говоря, позорно улепетывали. А наши хлопцы, жаждущие боя, искали всюду противника.
Погода постепенно установилась, и интенсивность полетов стала возрастать. В разведку ходили парами, часто в непогоду, и в одиночку, под неусыпным оком истребителей или без них. .
Дрезден, Котбус, Люббен, Лейпциг. По многим маршрутам велась постоянная разведка, добывая важные сведения. На наших картах обозначались не только расположения огневых точек, штабов, наблюдательных пунктов, батарей, складов с боеприпасами, но указывались и подлежащие спасению объекты культуры: исторические памятники, музеи, больницы, творения архитектуры. Поэтому к экипажам штурмовиков предъявлялись повышенные требования: они должны были уметь хорошо ориентироваться на новой местности по крупномасштабным картам, быстро отыскивать нужный объект, бомбить и стрелять по-снайперски, проявляя при этом разумную инициативу.
Немаловажную роль здесь играли и принципы гуманизма, которыми мы руководствовались. Как известно, американская авиация сбрасывала бомбы с больших высот и по площадям, в том числе и по жилым кварталам. Союзники, не скрывая, говорили, что они каждый населенный пункт превратят в опустошенный район. Нам была чужда подобная тактика, и мы, нанося чувствительные удары по военным объектам противника, расположенным в городах, старались не причинять никакого ущерба населению. А так могли действовать только экипажи, о которых говорили, что они могут уложить бомбы даже в дымоходную трубу.
Да, мы были гуманистами, а не вандалами-варварами, идущими по чужой земле с огнем и мечом, превращая все в прах и пепел.
И тогда невольно вспоминали слова Гитлера,о судьбе, которую он готовил для Москвы в 1941 году: "Город должен быть окружен так, чтобы ни один русский солдат, ни один житель - будь то мужчина, женщина или ребенок - не мог его покинуть. Всякую попытку выхода подавлять силой. Произвести необходимые приготовления, чтобы Москва и ее окрестности с помощью огромных разрушений были затоплены водой. Там, где стоит сегодня Москва, должно возникнуть огромное море, которое навсегда скроет от цивилизованного мира столицу русского народа..."
Та же участь готовилась и Ленинграду. "Для всех других городов, заявил бесноватый фюрер, - должно действовать правило, что перед их занятием они должны быть превращены в развалины артиллерийским огнем и воздушными налетами. Недопустимо рисковать жизнью немецкого солдата для спасения русских городов от огня".
И еще один документ, написанный изуверским почерком Гиммлера высшему руководителю СС и полиции на Украине Прютцману: "Следует достичь того, чтобы при оставлении части территории на Украине там не осталось ни одного человека, ни одной головы скота, ни одного центнера зерна, ни одного железнодорожного рельса, чтобы не оставался стоять ни один дом, не было бы шахты, не разрушенной на многие годы, не было бы ни одного неотравленного колодца. Противник должен обнаружить действительно тотально сожженную или разрушенную страну".
Вот оно, лицо фашизма, мораль инквизиторов XX века!
Мы сидели недалеко от города Зорау, и зачастую без дела. Причиной всему была прескверная погода: грунтовое покрытие аэродрома раскисло, летать с него можно было лишь в утренние часы. Как-то сходил на разведку в направлении Дрездена, засек несколько вражеских аэродромов с бетонированными взлетно-посадочными полосами, сфотографировал технику.
Возвратившись, доложил, затем - в столовую. А там - шум, гам, разговоры. Прислушался.
Незнакомый летчик из соседнего полка рассказывает: "Поразгоняли фашисты по белому свету людей. Ходят, ищут родных, знакомых. Сегодня встретила меня женщина с мальчишкой, говорит: старший сын у нее летчик. Не знает, жив ли. Имя называет - Иван Драченко. Вот, дала мне фотографию".
Посмотрели ребята на снимок, никакого сходства. Там молоденький, нос с горбинкой. Ответили, что есть, мол, летчик с такими фамилией и именем, но это не он. Не похож.
У меня сразу пересохло в горле, хочу подняться, а тело враз обмякло, не подняться со скамейки. Еле подошел к рассказчику, разволновался, слова вымолвить не могу. Он смотрит на меня удивленно.
- Низенькая худощавая женщина? - спрашиваю.
- Да.
- И родинка над переносьем?
- Родинка? Сейчас вспомню. Да, точно - была у нее родинка...
- Товарищи! - не помня себя, закричал на всю столовую. - Так это же моя мать.
Как ошалелый выскочил из помещения, схватил первую попавшуюся машину, обшарил все аэродромное поле, искал на дорогах, заглядывал во все дворы, спрашивал у регулировщиков, встречных солдат, офицеров - как в воду канула. Не нашел!..
Ночами не мог уснуть, а если глушило мимолетное забытье, то перед глазами стояли они: мама и брат Сергей. Стоят, зовут, тянут руки.
Говорят, беды - те же осколки: одному - ничего, а другому - все в грудь! Пережил одно потрясение, другое подстерегало.