И вот я уже на своем аэродроме и стою перед командиром дивизии, который с улыбкой говорит:
— Подтверждаю, что вы вогнали фашиста живьем в землю. Объявляю благодарность!
Я отвечаю по уставу, а сам думаю: «Эх, знали бы вы, товарищ полковник, как я проворонил двух «фоккеров», как хвалился заранее».
Но я, конечно, об этом не говорю и спешу к Виктору, который уже давно дома. Встречает он меня с опущенной головой, а лицо у него так и пылает.
— Почему полез в облака? — набрасываюсь я на него. — Какого черта искал там?
Начинаю объяснять, что быть подо мной ему было бы лучше, что мы были бы вместе, а если я разрешил ему одному бить фрица под Варшавой, то только потому, что я смотрел за ним и был готов в любую минуту прийти на помощь.
— Гонялся за тобой «фоккер» в облаках, а ты от него уходил?
— Да, — кивает Витя. — Извини, я...
— Ладно, — обрываю я его грубовато, чтобы скрыть жалость, и уже спокойнее спрашиваю: — Что нового?
— «Батя» меня отругал, — сообщает еще тише Бродинский. — Бросил, мол, в бою командира.
— Ну, об этом хватит. Скажи, не будешь больше драпать?
— Нет! — горячо восклицает Витя. — Нет, Владимир, нет!
— Верю, знаю, — останавливаю я его и направляюсь к командиру полка, но меня останавливает механик Руднев:
— Сколько звездочек рисовать на вашем самолете? Командир дивизии говорит две, а Бродинский — одну.
— Две, как сказал комдив, — улыбнулся я и посмотрел на Виктора. — А вот ему — только одну!
Бродинский понял, о чем речь.
Доложив командиру полка о результатах полета, я собирался уже уйти, но он задержал меня:
— Комдив доволен тобой, а вот ведомого надо наказать.
— Не надо, товарищ майор, — попросил я. — Он и так все понял. Здесь была не трусость, а...
Я запнулся, подыскивая точное слово, но комполка кивнул:
— Пусть будет по-твоему. А теперь вот почитай приказ. Ты утвержден командиром эскадрильи.
Было приятно узнать, что я уже официально утвержден в должности, которую пока исполнял временно.
Дни были заполнены работой до отказа. То приучали к боевой обстановке молодых летчиков, то сами не вылезали из боев, и. надо сказать, почти всегда успешных. Началась поистине полоса удач — мы все чаще сбивали фашистов, а сами не несли потерь.
Летчики других эскадрилий нас всегда искренне поздравляли — таких было большинство; некоторые подшучивали, но добродушно; но были и такие, правда, единицы, которые сомневались в правдивости наших докладов. А ведь не всегда можно было позднее сфотографировать сбитый самолет и, так сказать, запротоколировать трофей по всем правилам конторского мастерства. Эти разговорчики, естественно, раздражали. Разве человеку не обидно, когда ему не верят, сомневаются в его боевом успехе?
Особенно в таких насмешках над нами усердствовал заместитель командира второй эскадрильи старший лейтенант Марков. Он относился к числу тех немногих людей, которым, очевидно, доставляло удовольствие портить другим настроение.
Я не выдержал и сказал как-то командиру полка:
— Старший лейтенант доходит до издевательства над летчиками моей эскадрильи. Он, видите ли, удивляется, почему это мы, вылетая на линию фронта, обязательно встречаем «фоккеров». Причем это говорится так, будто мы лжем. И ему многие верят. Ведь у него двести боевых вылетов, сто восемьдесят он налетал до прихода к нам.
Армашов, который давно с неодобрением следил за Марковым, внимательно слушал меня. Он понимал настроение и мое и товарищей. Для истребителей нет ничего обиднее, когда берут под сомнение их боевую работу. Командиру не нравилась такая вредная, обывательская атмосфера. Это мешало нам, нервировало летчиков.
— Марков утверждает, — продолжал я, — что он сам очень редко встречает «фоккеров». Может быть, ему их показать?
— Что ж, это идея, — неожиданно для меня согласился Армашов. — Не люблю мышиной возни в отношениях между людьми. Делом, только делом проверяются люди! А разглагольствовать легче всего...
Вскоре после этого разговора я с восьмеркой истребителей прикрывал штурмовую группу Героя Советского Союза Германа. Перейдя Вислу, они нырнули вниз и начали обрабатывать немцев. Сразу же над нами появились восемь «фоккеров». Немцы пытались прорваться к «горбатым», но мы связывали их действия, и началась драка. Я срезал одного «фоккера», Симченко и подоспевшие уже отштурмовавшиеся «горбатые» коллективно сбили второго. Немцы стремительно переменили тактику, но это их не спасло: еще два «фоккера» задымили и пошли к земле. Вернувшись на свой аэродром, я собрал летчиков, участвовавших в бою, и, расспросив их, составил себе схему боя. На всякий случай послал одного товарища к штурмовикам за их схемой.