— Я все время настаивал на том, что я шофер Иванов, что шел за запчастями, — рассказывал Петров. — Неожиданно меня сильно избили и бросили в подвал. Через три дня вызвали на допрос. Я стоял на своем. Тогда офицер замахнулся на меня, но не ударил, а стал листать какой-то журнал. Из него он вынул фотографию и показал мне: «Вы?» Я увидел себя в летной форме. Отпираться было бесполезно, но я все-таки сказал:
— Это я сфотографировался ради шутки. Хотелось похвастаться перед девчатами, что, мол, я военный летчик. Они же любят военную форму.
— А эти тоже ради шутки сфотографировались? — и офицер стал показывать мне фотографии многих летчиков нашего полка. Я вначале растерялся, а потом меня охватило бешенство. Какая-то сволочь шпионит в нашем полку! Я не заметил, как выкрикнул эти слова, и выдал себя. Офицер был доволен и стал продолжать допрос, но я уже взял себя в руки и перестал отвечать даже на пустяковые вопросы, заявив, что в полк прибыл недавно и ничего и никого не знаю...
Петрова били, били нещадно, допытывались важных сведений. Истерзанного, но не сломленного летчика отвели в отдельную комнату гестапо. В коридоре, который выходил во двор, всегда находился часовой. Через несколько часов, под вечер, в комнату летчика вошла женщина с ведром воды и тряпкой и стала мыть пол. Часовой наблюдал за ней. Наконец это ему надоело, и он отошел. Тогда женщина шепнула Петрову:
— Когда услышите мой смех, бегите. Я задержу немца.
Женщина ушла. Что это — новая провокация? Но Петрову нечего было терять, и он решил поступить так, как ему советовали. Женщина, выходя, не закрыла дверь на ключ. Через несколько минут донесся женский смех, он становился все громче. Петров выглянул из своей камеры. Часового не было, а из соседней комнаты слышались возня и смех женщины. Летчик на цыпочках пробежал коридор, выскочил во двор, уже погруженный во мрак. Начинал накрапывать дождь. Не веря в свое освобождение, Петров перемахнул через забор, миновал какую-то улицу, оказался за селом и направился к линии фронта.
Побег удался...
Мы выслушали рассказ товарища, и, конечно, первый наш вопрос был о том, как фотографии летчиков полка оказались у немцев. Но сколько мы ни ломали головы, ничего узнать не могли. Ответ на это пришел позднее...
На другой день я, как обычно, сидел в своем самолете в боевой готовности: я своей четверкой должен был прикрывать «горбатых», идущих на обработку немецкого переднего края. Сегодня у меня ведомым молодой летчик, недавно прибывший в эскадрилью, — Миша Олейник. У Бродинского тоже новичок — Касьян. Неожиданно звонит телефон, установленный на плоскости моего самолета. Меня вызывают на КП. Я выпрыгиваю из машины, сбрасываю парашют и бегу к «бате». Оказывается, некоторое изменение задания: пойдем прикрывать «горбатых», которые будут штурмовать станцию Скрунда, — там идет выгрузка вражеских войск. Бегу назад к самолету, где механик уже держит парашют, натягиваю лямки на себя — и в машину.
Над нами проходят штурмовики. Наша четверка идет на взлет и пристраивается к ним. Я договариваюсь с их ведущим о предстоящей работе. Кажется, все в порядке.
Пройдя линию фронта под сильным зенитным огнем, мы подошли к станции Скрунда. Здесь нас встретил комбинированный огонь крупнокалиберной и малой зенитной артиллерии. Штурмовики пошли на станцию — и зенитный огонь неожиданно оборвался. «Что-то хитрят немцы», — подумал я и предупредил Бродинского:
— Смотри в оба. Затишье не к добру!
В разгар штурмовки я заметил появившуюся над нами четверку «фоккеров». Предупреждаю о ней Бродинского. Немцы не вступают в бой, чего-то ждут. Мы начеку. Что же будет дальше? Наши «горбатые» наносят второй удар по станции — и тут же под ними появляется еще четверка фрицев.
— Занимайся верхними немцами, нижних беру на себя, — сказал я Бродинскому и предупредил ведущего «горбатых»: — Закругляйтесь. Дело серьезное.
Ситуация действительно была серьезной. Ведь в нашей группе только два опытных истребителя, а два — еще новички. Немцев же восемь. Я с ходу даю пулеметную очередь, и нижняя четверка «фоккеров» отходит в сторону. Выше меня уже ведет бой Бродинский. Он начал заходить в хвост «фоккеров», но вдруг его обогнал его же ведомый и подставил себя под огонь фрицев.
— Куда! — закричал я, но было уже поздно. Молодой летчик Касьян делает ошибку и идет не вверх, а уходит в глубокую спираль.
Я пытаюсь ему помочь:
— Касьян! Идите с набором[5]!! — говорю я и бросаю свой самолет наперерез «фоккеру», преследующему Касьяна. Но я был далеко. Бродинский, находившийся ближе, понимает мое намерение и кидается на врага, который пристроился к хвосту машины Касьяна. Бродинский рискует собой, так как подставляет себя под огонь другого немца. Но таков закон нашей жизни: сам погибай, а товарища выручай!