Переписывались мы не слишком часто – он предпочитал разговаривать, лучше всего по скайпу, чтобы была возможность не только слышать, но и видеть друг друга, однако в общении через сообщения я видела свое очарование. Этакую подростковую трогательную романтику. Видя лишь текст своего собеседника, я могла давать волю своей фантазии – представлять лицо и его выражение, голос – тембр и громкость, и даже эмоции… К тому же это напоминало мне переписку на бумаге, может быть, не такую сокровенную, однако остающуюся на долгую-долгую, почти вечную память. Наши сообщения сохранялись, и я могла перечитывать их историю тогда, когда мне вздумается.
«У меня есть несколько свободных минут, и я весь твой, Катя», – писал Антон. Мне казалось, что Тропинин сейчас на чем-то сосредоточен и, наверное, занят, но я была благодарна, что он нашел немного времени для меня. А еще я почти слышала его голос – негромкий, ласковый, и от этого становилось уютно и хорошо.
И когда этот человек успел стать таким близким?
«Ты всегда и весь мой:)», – дурной пример заразителен, и я иногда становилась самодовольной, словно Нинка.
«Мне нравятся твои мысли. Все хорошо?» – Антон постоянно задавал мне этот вопрос, как будто бы боялся обратного.
«Все хорошо:) Хожу по магазинам, скучаю по тебе… А ты как? Что делаешь?»
Простые вопросы и не менее простые ответы – но отчего мне хочется улыбаться, и в солнечном сплетении так тепло и слегка волнительно? Или счастье действительно бывает в простом?
Потому что ты влюбленная дура – ответ прост, да!
Вместо ответа Антон прислал мне фотографию. На ней, по всей видимости, в студии, был изображен он сам: расслабленно сидел на крутящемся стуле, облокотившись о его спинку. Закинул ногу на ногу и небрежно положил одну руку на подлокотник, а в другой держал стакан с водой. Черная водолазка с закатанными до локтей рукавами, джинсы, заправленные в грубоватые ботинки со шнуровкой и на массивной подошве. Светлые пряди падали на высокий лоб и скулы, контрастируя с тенью, замысловато играющей на его лице. На губах его была расслабленная улыбка.
На этом фото Антон не выглядел крутой рок-звездой: без грима, без сценической одежды, без привычной гитары в руках и микрофона; скорее он был похож на уставшего человека – не такого, конечно, которому все на свете надоело, а на такого, который много трудился, был доволен этим и временно отдыхал, восполнял силы, чтобы вскоре начать все сначала.
Я улыбнулась. И, кажется, Антон еще шире улыбнулся в ответ.
Сходи к психиатру.
Вдоволь полюбовавшись на Тропинина, я обратила внимание и на Келлу, который на заднем плане развалился на подобном стуле. За время нашей последней встречи его волосы заметно отрасли, но были все такими же синими. Одет он был в черную безрукавку с надписью «На краю», и на сильных плечах и предплечьях красовались цветные татуировки.
Келла и сидящий рядом с ним мужчина лет сорока смотрели на стоящего за стеклом несколько размытого Арина с бас-гитарой наперевес. Рядом с ним находился еще один мужчина весьма неформального вида и что-то серьезно говорил ему.
Видимо, парни что-то записывали, и Кей прислал мне кусочек их студийной обыденной жизни, которая мне казалась волшебством.
В ответ я решила прислать ему свое фото. Я сделала несколько селфи, прикрепила их к сообщению, отправила и…
И поняла, что случайно выбрала не только свои снимки, но и снимок Ниночки, облаченной в то самое ужасно откровенное платье.
– Блин, – прошипела я.
Но было уже поздно.
Антон получил фотографии.
Кей, как и предполагала Катя, находился в частной студии, которая располагалась в пригороде Берлина, вместе с другими музыкантами группы «На краю», а также с продюсером, звукорежиссером и еще несколькими людьми, имеющими прямое отношение к записи нового альбома.
Работа продвигалась хоть и медленно, отнимая много времени, но вполне удачно. Было записано уже несколько полноценных песен, а сейчас шла работа над интернет-синглом. Впереди «На краю» ожидали несколько концертов в Западной Европе и съемка клипа. Правда, когда именно он будет снят, пока было неизвестно – от графика отставали.
Сегодня всех тормозил Арин – никак не мог сыграть чисто свою партию, и его то и дело останавливали, давали советы, наставляли, просили, почти умоляли, даже матами крыли, а у него все не получалось собраться, хотя обычно Арин был весьма неплох в своем деле и постоянно совершенствовался. Народ злился, а больше всех – Келла, поскольку в записываемой композиции ему нужно было строить ударные в соответствии с музыкальным рисунком баса, подчеркивая ритмику и мелодичность. Келла искренне считал ритм-секцию сердцем группы. На репетициях все было здорово. Сегодня дело не шло.