– Что? – Пораженная Фай чуть не свалилась с кресла.
– Подриг, ну когда же ты заткнешься? – прошипела Мэри.
– Мои родители разведены вот уже пять лет, пять чертовых лет, а я даже не знала. И в этом мире у меня есть сводный брат или сводная сестра, и ему или ей наверняка даже не сказали о моем существовании. Господи, да что же это такое? А я-то думала, моя семья не может развалиться окончательно. Черт. Они обвиняют меня в смерти Шона, оставляют с этим грузом на душе и страхами, а сами сбегают и начинают все сначала без меня. Почему? Что я сделала? – хрипло кричала Фай. – Иисусе, мой папаша – бармен для проституток, а у моей мамаши есть еще ребенок; черт, просто не могу поверить.
Она закрыла лицо ладонями и разразилась рыданиями.
– Фай, – я прижала ее к себе, – посмотри на меня, Фай.
– Боже милостивый, они сведут меня с ума, как Шона! – воскликнула она. – Я теряю рассудок.
Я обхватила подругу покрепче, чувствуя, как все ее тело сотрясает дрожь.
– Нет, Фай. Ты сильнее их. Ты не убежала от своих проблем. И так здорово справляешься с ними, что просто поражаешь меня.
– Какие проблемы? – прошипела моя мать. – Она что, наркоманка?
– Ради Бога, мама, помолчи. Заткнись же, в конце концов!
Кэтлин перестала дышать и так сильно прикусила губу, что на ней выступила кровь. Расстроенная Мэри пересекла комнату, подошла к мужу и шарахнула по его лысеющей макушке.
– Отстань, женщина!
– Ну и дурак же ты.
Она приблизилась к Фионе и начала качать ее, словно мать, убаюкивающая обиженное дитя. На мгновение Фай поддалась, но затем я почувствовала, как каменеет ее тело. Она оттолкнула руки Мэри и, спотыкаясь, направилась к двери. Погасшая и хрупкая, немного похожая на бумажную куклу, нечаянно оставленную под дождем.
– Это было таким позорищем, – попыталась объяснить Мэри. – Знаете, развод и все, что связано с церковью.
– Да плевать я хотела на церковь.
По комнате пронесся вздох. Лицо Фай побледнело и осунулось, а глаза широко распахнулись, как у совы.
– Где была церковь, когда Шон нуждался в помощи? Мне было всего пятнадцать лет. Я сама не могла помочь ему, но он не позволял мне ни с кем говорить об этом. Где были родители, когда мы хотели устроить ему достойные похороны, а они испортили их своим гнусным лицемерием? Заявили: это постыдно, что он покончил с собой. Они позволили запятнать его чистую душу идиотскими условностями, которые разрушили нашу семью. Дурацкие старомодные ценности. – Фай покачала головой. – Лучше забыть свою опозоренную семью и никогда не вспоминать о собственной ответственности. Лучше сбежать на край света, чем признать, что потерпели полный крах. Спрятаться где-нибудь подальше, и развестись, и завести новых детей, чтобы заменить старых. Господи, сейчас ведь двадцать первый век и все кругом разводятся.
– Ты преувеличиваешь, – начала было моя мать, но остановилась, увидев выражение моего лица.
Я потянулась к руке Фай, безвольно свисавшей вдоль тела. Моя подруга зарыдала, поток слез смыл румянец, появившийся на ее щеках за последние несколько недель.
– Хочешь, уйдем отсюда, Фай? Поговорим обо всем этом дома.
Фай кивнула, слабо улыбнувшись мне:
– Да, думаю, мне лучше уйти.
Я встала, чтобы пойти с ней, но она положила руку мне на плечо:
– Нет, Милли, оставайся со своими родными. Мне нужно побыть одной.
– Но, Фай…
Я попыталась протестовать, но поняла: она уже все для себя решила и переубеждать ее не имеет смысла.
– Не позволяй моим проблемам испортить тебе вечер. Я достаточно взрослая, чтобы справиться с этим самостоятельно. Это просто шок. Я же ничего об этом не знала, мне нужно переварить все это.
Она поморщилась, словно у нее заболела голова.
– Родители… – буркнула она мрачно. – Это их право – ломать детям жизнь.
Фай механически, словно робот, повернулась и вышла из комнаты. Несколько минут, показавшиеся часами, прошли в полном молчании, а затем вновь раздался голос моей матери.
– Мне нравятся твои занавески, Мэри, – произнесла она, прибегнув к извечной английской привычке заметать пыль под ковер. – Это ситец?
Я постаралась побыстрее распрощаться с хозяевами, хотя мне потребовалось немало сил, чтобы оторвать отца от неиссякаемого источника спиртного в доме Хеггарти. После ухода Фай больше никто не пил. Я завезла своих родителей в гостиницу и отправилась домой; к этому времени дождь полил как из ведра. Из очень большого. Противный ливень. Я помчалась по Мейн-стрит, вполне довольная заметно улучшившимся в последнее время уровнем физической подготовки, но проклиная свое решение не надевать непромокаемую куртку. Мать посоветовала мне надеть ее, и потому я, конечно же, категорически отказалась. Очевидная глупость с моей стороны.
Когда я наконец добралась до нашей берлоги, то вполне годилась для участия в конкурсе красоток в мокрых футболках (недоставало разве что лишь роскошных силиконовых титек), а насквозь промокшие джинсы облепили мои ноги как вторая кожа. Все огни в доме были погашены, поэтому я втиснулась в пространство под карнизом черепичной крыши, увы, ничуть не спасавшим от дождя, и попробовала найти ключи. Это заняло не слишком много времени, поскольку ни сумку, ни куртку я не взяла, а в брюках всего четыре маленьких кармана. А потом вспомнила: ключи остались дома на столе, когда я в спешке захлопнула дверь, торопясь забрать родителей из гостиницы. Но все же предприняла еще одну попытку найти их. Безуспешно.
Заглянув в кухонное окно, увидела связку ключей, мирно лежащую рядом с моей уютной непромокаемой курткой и мобильным телефоном. Я протерла окно, пытаясь разглядеть кроссовки Фай, которые непременно должны были валяться где-нибудь посреди комнаты вместе с ее пальто. Однако ничего не обнаружила, кроме воскресных газет, беспорядочно разбросанных по полу, – вполне характерно для Фай. А может, она, вернувшись домой, увидела мои ключи на столе и решила оставить мне другие? В доме царила таинственная тишина, и это порядком удивило меня, поскольку Фай обычно плохо засыпала и вряд ли смогла бы уснуть, пока я не приду домой. Обычно ей требовалось не меньше двух часов, чтобы переключиться на нормальный ритм. И еще час, дабы решить, что ей хочется увидеть во сне. Сегодня, правда, дело обстояло совсем иначе. Видит Бог, уж если я смертельно измучена событиями этого вечера, то Фай должна чувствовать себя во много раз хуже. Я испытывала угрызения совести и жалела, что не ушла с подругой домой. Я должна была находиться рядом. Она нуждалась во мне больше, чем моя непробиваемая мать и разгоряченный винными парами отец. Черт возьми, почему я не ушла вместе с ней? Она стала для меня самым близким человеком в отличие от моих родителей. Я, наверное, плохая подруга.
– Куда же подевался этот чертов ключ?
Под ковриком пусто. Под единственным кирпичом рядом с первой ступенькой тоже. И над дверью нет. Да уж, я большой специалист по очевидным местам, где люди прячут ключи от дома. Борцы с преступностью пришли бы в ужас.
Вздохнув, я легонько постучала в дверь; будить Фай не хотелось, но если я и дальше буду мокнуть под этим дождем, единственной ролью, которую я смогу сыграть, станет больная пневмонией в сериале «Скорая помощь». Не дождавшись ответа, я забарабанила громче: у меня побелели костяшки пальцев, а дверь под моим напором подозрительно затрещала. Но все безрезультатно.
– Фай, – заорала я, – впусти меня!
Ни звука.
– Апчхи!
Я подпрыгивала на месте, чтобы окончательно не околеть. Ну почему так холодно? Ведь май на дворе, боже мой. И тут я вспомнила, что наша спальня находится на другой стороне дома и окна ее выходят на море; может, стоит попытаться привлечь внимание Фионы оттуда?
Молодец, Эйнштейн, да и только.
Я припустила бегом вдоль боковой стены, пытаясь восстановить дыхание. Согреться из-за сильного берегового ветра и мокрой одежды так и не удалось. Если бы только были в моде рясы с капюшоном. Сейчас даже такое облачение пришлось бы как нельзя кстати. Ради Бога, да что со мной? Веду себя как истеричка.