— Слушай, я не знаю, кто ты, но если это из-за кофейни, то мне жаль, чувак, — он запинается, его голос становится высоким и напряженным.
Я хмыкаю.
— Вот она, потеря гордости. Жаль, что я не могу этим насладиться.
— Просто отпусти меня! Я сделаю все, что угодно, пойду извинюсь перед той девушкой, если ты этого хочешь. Я просто… пожалуйста.
Его паника просачивается сквозь слова.
Моя хватка крепнет, и я наклоняюсь, пока мое лицо не оказывается рядом с его ухом.
— Прекрати говорить, или я отрежу твой язык и скормлю его собакам, пока ты будешь истекать кровью по всему своему дешевому костюму из полиэстера.
Его тело напрягается под моей рукой, но он молчит.
Я выпрямляюсь, сжимаю его плечо.
— Хороший мальчик.
Обойдя его спереди, я смотрю вниз на его дрожащую форму, отбрасываемая мной тень создает призрачную ауру.
— Где было это самосохранение в кофейне, друг? — моя ухмылка расширяется. — Мы могли бы сэкономить столько времени, если бы ты просто знал свое место.
Я наклоняю голову, когда он ничего не отвечает, мой желудок сжимается от волнения, когда я вижу страх в его мутном взгляде. Я наклоняюсь ближе, мой голос низкий.
— Я задал тебе вопрос.
— Я не знаю… Я просто… прости… пожалуйста, отпусти меня.
— Ну что, это было так трудно? — я поворачиваюсь лицом к близнецам. — Честно говоря, это грубо, как часто люди молчат, когда к ним обращаются.
Повернувшись обратно к мужчине, я замечаю мокрое пятно, образовавшееся на передней части его брюк, светло-серый материал становится темным и влажным. Несомненно, он обмочился.
Улыбка расплывается по моему лицу, и из моей груди вырывается негромкий смешок.
— Расслабься, парень. Я пошутил насчет отрезания твоего языка.
Тик.
Тик.
Тик.
Холодок пробегает по моим внутренностям, заставляя голову дергаться. Я глубоко вдыхаю через нос, пытаясь успокоить тошноту, которая накатывает на меня, разрастаясь, как неукротимый лесной пожар.
Я проигрываю битву.
Наклонившись вперед, я зажимаю лицо мужчины между пальцами в перчатках. Он корчится от боли.
— Я уже говорил тебе, как громко работает этот мерзкий механизм, но ты все равно носишь его в моем присутствии?
Его глаза расширяются, слезы стекают по румяным щекам.
Тик.
Тик.
Тик.
От этого звука мои внутренности сжимаются, воспоминания заполоняют разум, напоминая мне о всех тех случаях, когда у меня не было силы. О всех тех случаях, когда меня заставляли занимать места, где не существовало гордости и уважения. Все ночи, когда я лежал в постели одиннадцатилетним мальчиком, только что из Англии и оплакивал смерть своей семьи, задаваясь вопросом, почему Бог заставил меня выжить.
Что я сделал такого плохого?
Мой желудок сворачивается и вздувается, желчь подступает к горлу, а сознание кружится от воспоминаний. Меня окружает шлепанье крокодиловых сапог моего дяди по деревянным половицам. Моя грудь сжимается от звука его карманных часов, тик, тик, тик, проносящихся в тишине ночи, когда он закрывает за собой дверь моей спальни.
Гнев вырывается из середины моего живота, густой и тяжелый, прорывается сквозь мои внутренности, ослепляя меня от взрыва, пока я не вижу только огонь.
Мои пальцы сжимают его челюсть, пока его губы не деформируются, заставляя его рот открыться в форме буквы о. Другая рука, в которой я держу нож, проникает в открытое отверстие и захватывает кончик его языка, тянет до тех пор, пока он не вскрикивает, его тело бьется о кресло. Ощущение того, как мое лезвие вонзается в мясистую плоть, посылает по позвоночнику струйку удовлетворения.
— Ну что ж, — говорю я, отрезая последнюю соединительную ткань, и разрыв мышц вызывает у меня ухмылку. — Полагаю, я солгал.
Бросив бесполезный кусок мяса куда-то позади себя, я втыкаю нож ему в подмышку, втыкаю лезвие до тех пор, пока край рукоятки не упирается в сосуд, а затем выдергиваю; его подмышечная артерия разрывается, и горячая жидкость брызжет мне в лицо.
Кровь капает на мою руку, когда я поднимаю острие ножа позади него, щелчок перерезаемой застежки-молнии теряется в беспорядочных криках агонии, которые вырываются из его наполненного кровью, лишенного языка рта. Я оттягиваю его руку в сторону кресла, берусь за тупой край рукоятки и бью им по часам, осколки стекла сверкают, падая на пол.