В наше время на семинаре библиотечных работников милая специалистка с университетским образованием спрашивает: «Можно ли считать националистом человека, ежедневно разговаривающего по-белорусски?» И вот на семидесятом году Советской власти приходится объяснять разницу между патриотизмом и национализмом, которые в чьем-то воспаленном сознании слились однажды в нерасторжимое крамольное целое. И приходят письма из сельских школ все от тех же преподавателей белорусского языка и литературы с жалобами на дискриминацию в преподавании их предмета, оплату учительского труда, ущемление в жилье и проч. Конечно, ущемления возможны по отношению к любому преподавателю, но на стороне учителя русского языка — несомненная забота государства, выражающаяся хотя бы в недавнем повышении зарплаты. А какие свидетельства подобной заботы есть у белорусского преподавателя? Постоянное в течение десятилетий пренебрежение к его труду, сокращающиеся учебные часы в связи с сокращением количества учащихся, уменьшение его зарплаты...
Возвращаясь, однако, к языку, нелишне заметить, что одна из многочисленных проблем состоит также в несомненном дисбалансе его чисто структурных утрат и приобретений. Будучи рожденным на сельских, лесных просторах, многие столетия выражавший душу и дух белорусского крестьянства, этот язык плохо адаптируется к новым, далеко не крестьянским условиям. Великолепно приспособленный к сельской природе, крестьянскому быту, он оказался чуждым среди каменных громадин города, в бензиновом чаду урбанизированного общества. Здесь он потерял за ненужностью большую часть своей великолепной лексики, гармонию языкового строя. А что приобрел? Приобретения его оказываются не только сомнительными, но и откровенно антиэстетичными. Всеохватная политизация языка, идущая от средств массовой информации, вытесняет из него все неподходящее ей, замещая его совершенно невозможными прежде словообразованиями. По сути, формируется новый язык, где все меньше остается от языка традиционного, народного. Однако вся беда в том, что и этот новый язык тоже не может удовлетворить общество, кроме разве его бюрократии. И здесь можно понять М. Хинта в его озабоченности целостностью родного языка, сохранением его от чуждых влияний. Дело в том, что в авангарде языка «межнациональных отношений» шествует массовая бюрократическая продукция в виде многозвенных сцеплений канцеляризмов, которые и на языке, их породившем, стали не меньшим бедствием, а уж будучи скалькированными на другой языковой строй, создают почти неразрешимую проблему. Бесчисленные вариации на темы «решения вопросов», «выполнения поставленных задач», «ведения работ», «ширящегося соревнования» и многие, многие другие, лишенные конкретного смысла трескучие словообразования с давних пор стали языковой нормой нашей всесоюзной прессы, радио и телевидения, деловых бумаг и законодательных актов и вызывают стойкое неприятие у любого грамотного человека, не лишенного элементарного вкуса к языку. Можно легко представить себе, как они режут неизвращенный слух эстонца, литовца или белоруса тоже. Я далек от языкового снобизма, сам в значительной степени поражен казенными языковыми «прелестями», но до сих пор не могу привыкнуть ко многим порождениям типа пресловутого названия автомобиля «Жигули», которое, не имея единственного числа, привело к вынужденному образованию слова-уродца «жигуль». А вот еще не менее парадоксальное название трактора «Беларусь», в котором имя нарицательное и собственное относятся к разным родам. Возникает вопрос: чей это язык? Я думаю, что не русский и не какой-либо другой из всех 78 современных языков народов СССР. Конечно же, это — безграмотное творение бюрократии, столь широко распространенное по миру. Печально, но факт: великий и могучий русский язык, так пленявший человечество в прошлом, тоже оскудевает на наших глазах, сохраняясь разве что в части русской художественной литературы. Сфера его употребления также сужается под воздействием все того же мощного и вездесущего бюрократического суррогата. Как к этому явлению должны отнестись нации, обладающие тысячелетним развитым языком с давно установившимися письменными традициями?