ЕЖЕНЕДЕЛЬНИК «МОСКОВСКИЕ НОВОСТИ»
Сентябрь 1989 г.
Эстония, как и вся Прибалтика, переживает трудное время, и ее трудности, на мой взгляд, в значительной степени берут свое начало в нашем не столь отдаленном прошлом, продолжающем существовать и в перестроечное время. Это лишь кажется так, что болезненные национальные проблемы выплеснулись с известными актами о языке — язык здесь только повод, предлог, но далеко не причина. Тем более не самая главная из причин.
Причина, как мне видится, заключена в несколько иной, не менее, а может, и более важной проблеме.
Казалось бы, что предосудительного можно увидеть в том, что озабоченные угрозой размывания национальной культуры, процессом сужения сферы употребления национального языка законодательные органы республики предприняли определенные меры, отвечающие интересам большинства? Как к этому должны отнестись проживающие в республике национальные меньшинства? Нетрудно было бы предугадать развитие сходной ситуации в любом из демократических государств, где давно и без сколько-нибудь заметных конфликтов сосуществуют разнообразное меньшинство и коренное население. У нас же происходит нечто неслыханное: национальные меньшинства в республиках, проявляя известную индифферентность к основной национальной культуре, в определенные моменты делают довольно ощутимые попытки деструктивным образом влиять на ее состояние. И если их позиция, касающаяся собственного языка и культуры, в общем понятна и правомерна, то мотивы их нетерпимости по отношению к коренной культуре республики труднопостижимы. Становится совершенно непонятным их неприятие малейшей попытки коренной национальности укрепить свое языковое состояние доступными средствами и тем оберечь целостность национальной культуры. Чем же вызвано такое неприятие хотя и чуждых, но столь элементарных и естественных национальных мер и мероприятий?
Разве тем, что эти вполне законные меры основной нации задевают интересы и амбиции меньшинства? Покушаются на его многолетнее существование в хотя и не враждебной, но, по-видимому, так и не ставшей близкой этнической среде? Порождают дополнительные заботы в виде потребности изучения незнакомого языка? Нарушают привычную за десятилетия такую благодатную языковую инертность? Если так, то как же тогда можно назвать все это на общедоступном, лишенном хитроумного философствования языке?
В конце концов можно ведь и не изучать, жить как живется, не замечая и не слыша людей, с землей которых связаны собственная судьба, будущее детей. Кажется, последние законодательные акты в той же Эстонии вполне допускают такую возможность. Но в таком случае не будет ли безнравственной претензия на право управлять этими людьми, руководить их производственной деятельностью, навязывать им собственные вкусы и верования? Не разумнее ли постараться, если не принять, то хотя бы понять их национальные заботы, вытекающие из их национальных особенностей? Даже колонизаторы прошлого (из тех, что поумнее) для успешного управления подданными изучали их язык, основы их национальной культуры. Но ведь с тех пор многое изменилось, и времена имперской идеологии меняются на всей земле. Другие настают времена! Законы народовластия учреждаются на всех континентах, во всех демократических, суверенных государствах, какими номинально являются и наши прибалтийские республики.
Но все дело в том — являются ли? Могут ли их законодательные органы полноправно реализовать политическую волю тех, кого они представляют?
Установление ценза оседлости своей пугающей новизной, похоже, шокировало многих. Стоит, однако, поразмыслить, настолько ли этот ценз неприемлем, как может показаться тем, кто, учась демократии, еще находится в ее подготовительном классе. Ведь на более низком, так сказать, элементарном уровне это «парадоксальное» требование таковым совсем не является. Мы же не удивляемся, когда, скажем, для выборов колхозного председателя непременным условием признаем факт его проживания на территории данного колхоза. И считаем правильным участие в выборах его лишь членов колхоза, а вовсе не жителей всех окрестных хозяйств. Одно из самых порочных порождений административно-приказной системы — чудовищная, нигде в мире, как у нас, так не распространенная легкость, с которой перемещаются различные группы населения, систематическая передвижка руководящих кадров. В биографии любого сколько-нибудь «поруководившего» партийного или советского работника — десятки должностей, мест работы, часто ничего общего не имеющих с предыдущими. Разумеется, все это не лучшим образом сказывается на деле, которое он с такой же легкостью оставляет, как и приступает к новому. То же можно сказать и о рядовых работниках, чьи трудовые книжки пестрят десятками записей, как и паспорта — штампами прописок-выписок. Стоит лишь бегло ознакомиться с нынешним составом Верховного Совета любой из республик, чтобы убедиться, сколько в нем представителей верхов, центральных ведомств, московского генералитета, по обыкновению являющихся в республику два раза в год, чтобы отметиться, проголосовать за заранее подготовленные решения и уехать. Это депутатство им полагается по их номенклатурной должности, и за свою руководящую жизнь они успевают сменить десятки краев и областей, не имея ни желания, ни возможности вникнуть, вжиться в их истинные заботы. Да и зачем вживаться, когда на следующий срок они будут заседать уже за тысячи километров отсюда. Но ведь чтобы по-настоящему болеть за дело, надо его знать, надо в нем вариться. «Надо жить оседло», — мудро и точно заметил как-то истинный русский интеллигент академик Д. С. Лихачев.