Он был из породы тех яростных жизнелюбов, которые нечасто встречаются в жизни и еще реже осуществляются в искусстве. Можно сказать, что в этом смысле он был человеком редким. Даже в зрелые годы он счастливо сочетал в себе человеческую мудрость с почти детской непосредственностью, простодушием баловня природы. Непосредственность его натуры, ничуть не принижая его достоинств, давала основание друзьям по-хорошему удивляться, а то и восхищаться его неординарностью. Он любил все натуральное, легкое и радостное как в повседневности бытия, так и в непростых проявлениях человеческих отношений. Его привязанность к жизни вообще не знала границ, и в ней он всегда находил место для необычайного. Эту необычайность он умел разглядеть всюду, подметить острым художническим глазом, чтобы обогатить и преобразовать затем в горниле своего воображения. Многим из пережитого и увиденного имел обыкновение делиться с друзьями, и, случалось, ему не верили, хотя все, о чем он рассказывал, было сущей правдой. Но все дело в том, что многое он видел по-своему, как может видеть только своеобразный художник.
Широко известна его безграничная влюбленность в литературу, искусство, национальную старину и историю. Его талант, будучи по природе своей поэтически-возвышенным, не гнушался простого, обыденного как в сфере творчества, так и в отношениях с друзьями, коллегами и читателями. Естественность и простота этих отношений могли удивить некоторых, но тот, кто знал его хорошо, не удивлялся: это был всегдашний, привычный и естественный Володя Короткевич.
Высокая доброта его натуры в отношении к ближнему, казалось бы, требовала взаимности, давала основание что-то брать от других — для себя. Но мы знаем, что это было не так. Он не требовал ничего и редко что брал, потому что принадлежал к числу тех действительно редких теперь бессребреников, которые способны лишь отдавать, одарять, не требуя ничего взамен. И до последних дней он раздавал направо и налево, все черпая из щедрот собственной души, сокровищницы своего недюжинного таланта.
Впервые его имя появилось в печати в 1955 году под стихотворением «Машека», помещенным в журнале «Полымя». Затем стихи Владимира Короткевича продолжительное время печатались в разных изданиях, вышли в трех поэтических сборниках, которые были единодушно одобрены критикой и с интересом встречены читателем. Действительно, уже тогда стало ясно, что в лице молодого автора белорусская поэзия обрела яркое и самобытное дарование, исполненное поэтической возвышенности, смелой метафоричности и глубины. (Наверно, тут кстати будет отметить, что стихами он и кончил. Его посмертный сборник «Был. Есть. Буду» — поэтическое завещание грядущим поколениям, созданное трепетной рукой мастера. Поэзия все время сопровождала его талант, жила в его строках даже тогда, когда он создавал вовсе не поэтические произведения).
В рассказах, которые В. Короткевич начал писать одновременно со стихами, также наличествовали многие приметы его поэтического дара, некоторые из них читались как стихи в прозе. Можно даже сказать, что ранняя повествовательная проза В. Короткевича дала ее автору новые творческие возможности, нисколько не сужая его поэтической сущности. Влюбленность в жизнь и ее разнообразные проявления зазвучала в ней в полный, ничем не приглушенный голос. Для критиков и поклонников таланта В. Короткевича были все основания полагать, что их кумир надолго останется в пределах им избранного, такого привлекательного для многих жанра. Но, как ни парадоксально, именно в это время в таланте В. Короткевича появилась, надолго утвердившись, новая склонность — углубленный интерес к историческому прошлому народа.
По всей видимости, это также можно понять. При довольно развитых фольклорных и поэтических жанрах белорусской литературе долгое время недоставало исторической прозы. Драматическое и трагическое содержание исторических событий, которым так богато прошлое нашего народа, почти не оставили литературных свидетельств и, конечно же, находились вне пределов личного опыта позднейших поколений литераторов. Для художественного воплощения прошлого литература испытывала потребность в таланте особого рода. Обладая богатым запасом конкретных исторических знаний, он должен был иметь яркое поэтическое воображение, чтобы из седого прошлого черпать вдохновение для конкретного творчества. (Справедливости ради следует заметить, что это прошлое все же не оставалось никем не тронутым: за последние десятилетия белорусскими авторами предпринимались определенные попытки проникнуть в историю края, но это проникновение не шло дальше середины либо второй половины XIX столетия. Особый интерес вызывала легендарная фигура Кастуся Калиновского, о котором в разные времена были созданы произведения в разных литературных жанрах.)