Опыт военного лихолетья самым естественным образом вошел в его прозу, стал сюжетной основой таких широко известных карпюковских повестей, как «Данута», «Пущанская одиссея», многих рассказов. Прошлому Гродненщины посвящен роман «Вершалинский рай» с его занимательной, почти приключенческой фабулой, основанной, однако, на достоверных, аргументированных фактах религиозной жизни тридцатых годов. Активно занимаясь литературным творчеством, Алексей Карпюк по долгу гражданина и коммуниста принимал деятельное участие в общественно-политической жизни области, писательской организации республики. Не было ни одного сколько-нибудь представительного писательского форума в Белоруссии, где бы не выступил Карпюк. И надо сказать, что в те затхлые, застойные времена он не стеснялся сказать правду, как ее понимал, и его слушали, ему внимали.
При всей внешней сдержанности и даже некоторой суровости характера он наделен впечатлительной душой, легкоранимым сердцем, способным глубоко переживать все собственные и чужие несообразности жизни. Заступиться за обиженного, за справедливость и попранное право кого-то — обычное для него дело. Наверное, теперь — это естественная нравственная норма каждого порядочного человека, но еще недавно в том старались усмотреть крамолу, «нарушение и ослушание» со всеми вытекающими из того последствиями. В то время как многие хитроумно помалкивали, согласно поддакивая начальству, Карпюк шел в обком и по шесть часов кряду в жарком, безоглядном споре старался переубедить руководство в ошибочности его политики — в экономике, сельском хозяйстве и культуре. В самую пору застоя, когда за некоторые публикации на автора этих строк обрушилась зубодробительная критика партийной и военной печати, когда любое партийное мероприятие в Гродно, чему бы оно ни посвящалось, сводилось в итоге к излюбленной теме проработки Быкова за его «клевету» на героизм Советской Армии в годы Великой Отечественной войны», — в такой обстановке я не тешил себя надеждой на чье-либо заступничество. Но Карпюк заступился. С трибуны одного из партийных активов он выразил дерзкое недоумение: почему генерал Епишев вмешивается в литературу? («Если он генерал, то пусть командует войсками, а с повестями Быкова должны разбираться критики».) Разумеется, я был благодарен Карпюку за его заступничество, хотя и не отдавал себе отчета, чем оно может обернуться для нас обоих.
Обладая многолетним опытом проживания в условиях провинции, хочу упомянуть о некоторых ее особенностях для жизни провинциальных писателей. Обычная немногочисленность членов областных писательских организаций, жизнь у всех на виду, постоянная поднадзорность со стороны начальствующих и «курирующих» органов, неуемное стремление последних поучать и воспитывать, категорическое неприятие малейшего намека на критику местных порядков вынуждают творческих людей либо к конформизму, либо к постоянной конфронтации с властями. Это уж в зависимости от характера, а также от масштаба таланта. Так уж повелось, что в провинции нередко благоденствуют литераторы скромных дарований, в то время как обладатели несомненного таланта либо выезжают из нее, либо капитулируют, либо спиваются. Немногие, подобно Карпюку, обрекают себя на бессрочное «испытание провинцией». Нормальное развитие таланта в провинциальных условиях весьма проблематично.
Справедливости ради надо сказать, что, может быть, не все в выступлениях Алексея Карпюка было совершенно бесспорным, взвешенным и выверенным. Но по обыкновению все шло у него от чистого сердца, без своекорыстия, от стремления к справедливости. И произошло то, что в те годы не являлось редкостью: органы идеологического надзора наконец остановили на нем свой карающий выбор. Однако применить репрессии против строптивца только на основании его одиозных высказываний было, по-видимому, сочтено недостаточным, следовало «наработать компромат», чтобы ударить наверняка. Показать всем этим «писакам» силу права и власти в республике.
И вот Гродненское управление госбезопасности выделяет опытного, бериевской закалки чекиста по фамилии Фомин с задачей вплотную заняться личностью беспокойного писателя. Надо признать, что Фомин поработал на славу: за короткий срок сварганил уголовное дело, состоящее из многих обвинительных пунктов, каждый из которых, по признанию тогдашнего прокурора Гродно, тянул минимум на пятнадцать лет заключения в ИТЛ усиленного режима. Как же: бежал из немецкого концлагеря. Но специально допрошенные свидетели, просидевшие там до момента освобождения их Советской Армией, показывают, что бежать из этого лагеря было невозможно — они же не убежали. На основании их показаний делается заключение, что Карпюк был отпущен. Но с какой целью? А вот с какой: для разложения партизанского движения на Гродненщине. Подтверждением этой версии явился «факт дезертирства» Карпюка из партизанской бригады. Вот только куда «дезертирство» и при каких обстоятельствах — следствие о том умалчивало.