Если это могло быть названо дезертирством, то выглядело оно следующим образом. После побега из концентрационного лагеря Штутгоф и долгого скитания на территории Польши Карпюк поздним осенним вечером добрался наконец до родного хутора под Белостоком. В общем удачный, этот побег не принес радости. Прежде чем увидеть мать, Карпюк наткнулся на немецких солдат, квартировавших в усадьбе. Как всегда в такой ситуации, выручили ноги, беглец бросился под покров спасительного леса (благо, тот был рядом), где полгода назад располагались партизанские группы, с которыми он сотрудничал. (Именно после одной совместной диверсии на железной дороге он, брат и отец были арестованы гестапо и брошены в Штутгоф.) Но, к несчастью, в лесу кое-что изменилось за девять месяцев его пребывания в концлагере, знакомых отрядников там не оказалось, на их местах расположилась пришлая партизанская бригада, возле которой он и был задержан. На первом же допросе он вызвал изумление особистов своим рассказом о побеге, и те, недолго думая, засадили его под арест в землянку, откуда каждую ночь водили на допросы с неизменным требованием признаться, какое получил задание. Так продолжалось неделю или больше, однажды Карпюк понял, что все скоро и навсегда окончится. И он снова бежал.
Наверно, сделать это было полегче, чем выбраться из Штутгофа, и под утро той счастливой ночи он оказался в расположении другой партизанской бригады, которой лихо командовал молодой комбриг, бывший ленинградский инженер Войцеховский. По-видимому, у того были несколько иные представления о бдительности, чем у соседей, и, внимательно выслушав беглеца, комбриг без лишних слов отрядил его в разведку под присмотр надежных ребят, которым надлежало испытать новичка в деле. Забегая вперед, замечу, что это испытание длилось недолго. Войцеховский понял, с кем имеет дело, и уже через полгода назначил Карпюка командиром вновь созданного отряда имени Калиновского. Именно этим отрядом Карпюк и прокомандовал до момента освобождения Белоруссии летом сорок четвертого года. Как командовал — о том свидетельствуют ордена Красного Знамени и Отечественной войны на груди командира. Несколько позже к ним прибавился золотой крест «Виртути Милитари» Польской Народной Республики.
Здесь может возникнуть законный вопрос: насколько достоверны все изложенные здесь факты, которым, разумеется, не был свидетелем автор? На это отвечу, что автор осведомлен о подробностях карпюковских перипетий не только из его личных рассказов, но также из разговоров и воспоминаний самого Войцеховского, иногда наезжавшего в Гродно, где мы втроем встречались не только за чашкой чая. Впрочем, Карпюк всегда обходился чаем, которого выпивал по дюжине стаканов за один присест. На нашу долю перепадало остальное.
И вот однажды на партийном собрании редакции областной газеты, где Карпюк состоял на учете, появляется молчаливый товарищ из горкома и ставит вопрос об исключении Карпюка из рядов КПСС как двурушника и разоблаченного врага, в годы войны сотрудничавшего с оккупантами.
Коммунисты редакции были шокированы. Многие работали с Карпюком на протяжении двух десятков лет, другие вместе воевали в годы войны, все знали его как героя партизанской борьбы, а тут — сотрудничество с оккупантами! Восемнадцать коммунистов из двадцати двух не поддержали требование горкома, дело об исключении срывалось. Тогда несколько дней спустя Карпюк был вызван на бюро горкома, где его исключают единогласно. Тут же дело Карпюка было передано в городскую прокуратуру для получения санкции на привлечение к уголовной ответственности. Покойный прокурор города Волох потом рассказывал, что, получив из управления КГБ это дело, почувствовал некоторое затруднение и позвонил (как же — телефонное право!) первому секретарю обкома КПБ Микуловичу. Первый также несколько замялся с ответом: все-таки известный писатель, герой войны, популярный в городе человек. И первый спросил, все ли обвинения надежно доказаны? Вот тут от прокурора потребовалось, кроме приверженности к закону, и еще что-то из области человеческой совести. На вопрос секретаря он ответил отрицательно, на что последовало указание вернуть дело на доследование, чтобы снять все неясности.