Чтобы не распространяться больше об этой почти фантасмагорической истории, которая лишь бледной тенью отражена в этих строках, а в свое время способна была морально и физически сломать человека, скажу только, что в тот раз почти все закончилось для Карпюка благополучно. На заседании бюро ЦК КПБ благодаря заступничеству покойного П. Машерова Карпюк избежал исключения, отделавшись строгим выговором (за «неискренность перед партией, намерение улучшить автобиографию») — надо же было как-то оправдать многолетние усилия органов, партаппарата и прокуратуры. Спустя положенное время выговор был снят, облыжные обвинения отметены. Состряпавший малоудачное дело майор Фомин был уволен из органов, начальник областного управления КГБ Кузнецов за шалости на охоте со стрельбой по человеку выпровожен на пенсию. Бывший первый секретарь горкома партии Могильницкий, стоявший у истоков расправы, сперва повышен в должности, а потом за другие преступления исключен из партии.
Карпюк как будто оправился от потрясений, пришел в себя, обрел творческую форму, создал ряд книг, ставших заметным явлением в современной белорусской литературе. За одну из них получил литературную премию имени И. П. Мележа. Может быть, теперь и не стоило бы ворошить это его малорадостное прошлое, если бы не некоторые события буквально последних месяцев. Именно эти события как нельзя лучше свидетельствуют, насколько прочно угнездилась в сознании некоторой части партбюрократии печальной памяти сталинская нетерпимость. Под бурные дебаты о перестройке и плюрализме мнений, не утихающие в столицах, провинция продолжает жить однажды и давно заведенным образом, новые, свежие веяния доходят до нее неполно и с большим опозданием. Не имея возможности или не желая в чем-либо меняться, бюрократия не утруждает себя изобретением новых методов борьбы с разномыслием и привычно хватается за старые, многократно испытанные.
Началом нового витка преследований Карпюка послужили его публикации в областной газете на темы коллективизации в западных областях Белоруссии. Судя по этим публикациям, личный опыт автора, молодого коммуниста, бывшего заведующего районо Карпюка, вступил в некоторое противоречие с расхожими пропагандистскими клише на данную тему, и в Гродненский обком пошли письма от ревностных охранителей устоев. Оказывается, все пережитое Карпюком в те времена, все, чему он являлся свидетелем, — не более чем «односторонние обобщения и выводы, уводящие читателя от той реальности, которая складывалась...», а примеры из жизни «искажены, страдают недостоверностью» и т. д. Впрочем, критика критикой, даже самая злобная и несправедливая, к ней ли привыкать такому писателю, как Карпюк. Но в этот раз за критикой последовало нечто иное, от чего вновь пахнуло не столь отдаленным и даже далековатым прошлым. По всей видимости, учуяв знакомые доносительские интонации, обком партии срочно создает комиссию по проверке... личности автора публикации. На свет божий снова извлекаются пожелтевшие папки, и вот прежние обвинения гуляют по страницам областной прессы. Почти без комментариев их охотно подхватывает такое одиозное в Белоруссии издание, как ежемесячник «Политический собеседник», знаменитый верностью сыскным традициям бесславных лет, и давняя, отвергнутая сенсация готова перерасти в очередное «разоблачительство».
Создается вполне обоснованное впечатление, что собранный когда-то «компромат» вне зависимости от его достоверности тщательно приберегается «про запас», чтобы в нужный момент запустить его в дело. Как это явствует из истории с Карпюком, момент этот определяется не КГБ и не правоохранительными органами, а скорее органами идеологического надзора. Горком, обком, ЦК партии включают условный сигнал расправы, который тут же принимается к исполнению карательными органами. Военные злоключения Карпюка были известны давно, еще с военного времени, однако не вызывали особой реакции до тех пор, пока Карпюк сидел тихо. Но вот стоило ему высунуться, как все началось сначала. При этом, кажется, забыт или игнорирован хотя бы тот факт, что почти все бывшие «экзекуторы» Карпюка так или иначе скверно кончили. Или, может быть, именно этот их скверный финал вызвал столь бурную реакцию, сильно смахивающую на запоздалую реакцию отмщения за ведомственные проколы. Но такая ведомственная «памятливость», обостренная чувствительностью определенных ведомств к чести подпачканных мундиров, по существу, чревата многими последствиями даже для нашего перестроечного времени. В самом деле, те, кто в недавнем и отдаленном прошлом дружно сажал, стучал и доносил, теперь не прочь обвинить в том других, лишь бы запачкать как можно сильнее. Общая вина вроде бы уменьшает вину индивидуальную.