Так или иначе наша перестройка затрагивает все слои общества, интересы различных политических сил. Одни из них обеспокоены проблемой удержания ускользающей из рук власти, другие — борьбой за достижение этой самой власти. Все усложняется тем обстоятельством, что за многие десятилетия тоталитарного режима мы привыкли полагать, что власть неделима. Тут же оказалось, что ее надо делить — между партией и Советами, армией и демократией, между течениями и группировками. Как это сделать по справедливости, в точности никто не знает, у нас нет собственного на этот счет опыта. Весь наш исторический опыт свидетельствует как раз о противном — о предельной концентрации власти: в форме самодержавия, «железной руки», «авангардной роли». А чтобы всем владеть сообща — такого еще не было. Не отсюда ли идейная сумятица, политический антагонизм и нервозность в среде творческой интеллигенции, от которой, кроме всего прочего, ждут еще и плодов ее профессионального труда. Но чтобы с успехом творить, необходима хотя бы относительная душевная ясность, некоторая стабильность социума, которые с недавних пор, к сожалению, начисто отсутствуют. Все в состоянии взрывного, хаотического движения, поиска, нестабильности. Диспуты, встречи, «круглые столы» не много проясняют в наших умонастроениях. Особенно если иметь в виду, что, как это водится, каждая из сторон садится за стол не с целью поиска истины, а чтобы половчее ошеломить своих оппонентов. И тут уж важны, разумеется, не столько аргументы, сколько твердость характеров и неколебимость взглядов.
Впрочем, может, это и хорошо, что все-таки не иссякают попытки о чем-то договориться, что-то прояснить. И что есть еще идеалы, для достижения которых не жалко никаких душевных усилий. Что до искусства и литературы, то, на мой взгляд, им продолжает верно служить старый, многими поруганный, но и необходимейший гуманистический идеал, лучше которого пока не найдено. Иной вопрос о конкретике: что считать гуманистическим, а что вовсе таковым не является, хотя, бывает, и усиленно под него маскируется. Но с утратой гуманизма искусство теряет все. Как свидетельствует наша художественная практика, утратить его легко, приобрести же невероятно трудно. Идеалы такого рода, будучи утраченными, не возвращаются. Чем они замещаются в жизни художника — об этом стоит говорить, тем более что опыт такого рода у нас тоже в общем богатый.
ГАЗЕТА «КОМСОМОЛЬСКАЯ ПРАВДА»
Сентябрь 1990 г.
Не в пример некоторым другим, прежним и последующим войнам, Великая Отечественная война нашего народа против немецко-фашистских захватчиков была войной героической и, безусловно, самой справедливой в нашей истории. Мы победили, это однозначно и непереоценимо, как для судеб наших народов, так и для будущего земной цивилизации. Участники этой войны — действительно герои, и прошедшие ее с первого до последнего дня, и вставшие в ее стрелковые цепи на заключительном этапе боев. Хватило всем под завязку. Победили, и, по-видимому, это главное.
Война окончилась, но не окончилась жизнь, история имеет свое продолжение как для победивших, так и для побежденных. И выжившие не утратили способности размышлять, анализировать, вглядываться в сложные извивы действительности в мире и вокруг себя.
При всем нашем традиционном оптимизме эта действительность все чаще вызывает горечь и разочарование.
Фронтовикам хорошо памятны послевоенные 40-е годы, когда они возвращались в разоренные города и голодные села. Никто в то время не рассчитывал на какой-либо достаток, не претендовал на привилегии — надо было впрягаться в адский труд и налаживать разоренное. И тем не менее уже тогда стало ясно, что народ-победитель заслуживал большего — по крайней мере элементарного к себе уважения за беспримерную в истории победу. Вместо того Сталин безжалостно вверг его в пучину прежних репрессий. Очень скоро возобновились (впрочем, никогда не прекращавшиеся) посадки демобилизованных фронтовиков по малейшему подозрению в инакомыслии, за пресловутую «антисоветскую агитацию и пропаганду». За трезвое слово о западном (буржуазном!) образе жизни, на который мы успели взглянуть в последние месяцы войны и удивиться, обнаружив, что жили там далеко не так, как нам твердили много лет до войны. Жили достойнее нас, богаче и свободнее. Конечно, можно было молчать о том, но не думать, не размышлять было невозможно. Те из нас, которые после войны продолжали службу за рубежом и в странах так называемой «народной демократии», не могли не видеть, как прибывшие в нашем обозе политиканы ломают налаженный вековой образ жизни этих стран и во что это обходится освобожденным народам. Совсем еще недавно поляки, чехи, болгары, румыны, венгры так боготворили нас, освободителей от фашистской чумы, а теперь их восторг сменился недоумением и откровенной неприязнью. «Свобода», которую принесли освободители, во всех отношениях была страшнее довоенного, буржуазного закабаления. В итоге все кончилось тем, чем и не могло не окончиться — разочарованием в идеях социализма, крушением традиционного славянского братства, поголовным распространением русофобии, означавшей по существу всеобщую советофобию. Уже тогда стало ясно, что в прошлой кровавой войне, отстояв Родину от фашизма, мы упрочили и сталинскую тиранию. Благодаря нашей пролитой крови тирания обрела второе дыхание, ее власть распространилась на пол-Европы, по существу, надолго затормозив естественный ход исторического развития.