В то время как много лет после войны основная масса ее героев и участников продолжала влачить жалкое существование, трудно, порой болезненно врастая в новую тоталитарную действительность, некоторые из участников войны скоро поняли, что новые условия предоставляют новые возможности. Как правило, это были вовсе не рядовые окопники и не герои боев. Это были люди из второго и третьего эшелонов фронта, «герои» особого рода войск — политического, те, кто все четыре года войны без устали и на все лады воодушевлял других смело отдавать жизнь за Родину. Оказаться в послевоенных героях им, в общем, было нетрудно. Вскоре после войны состоялась негласная, но существенная переоценка военных ролей и военных заслуг, и мы узнали, что к победе нас привели не командиры — офицеры и генералы, а политработники — комиссары, замполиты, а также политотделы, военные советы. Первым и главным среди них, естественно, стал известный герой Малой земли.
Совершенно поразителен тот факт, что проклятые проблемы существования, вставшие перед фронтовиками после войны, в условиях разоренного народного хозяйства, с такой же неотвратимостью стоят и поныне, спустя полвека, уже перед внуками фронтовиков.
За годы гласности и перестройки мы преодолели немало бездумных догм и ложных стереотипов. Наше сознание медленно освобождается от привычных мифов, идеология — от ставшего государственной политикой утопизма. Но среди еще не до конца преодоленных заблуждений есть многое, связанное с нашей историей, в том числе и с прошлой войной. Нам еще предстоит разобраться в ней, осмыслить, что случилось с нашей беспримерной победой. Одарили ею многострадальный народ или ее наглым образом у него похитили?
ВЫСТУПЛЕНИЕ НА РИМСКОМ КОНГРЕССЕ ЛИТЕРАТОРОВ
Октябрь 1990 г.
Не берусь судить, закономерность это или исторический казус, но факт, что главной эмоциональной силой нашего общества, его своеобразной национальной религией стала ненависть. Воспитуемая и лелеемая на протяжении многих лет нашей истории, она достигла своего максимального, классического выражения в годы революции и гражданской войны, хотя и после них не обнаружила склонности убавиться. Ленинизм как идеология и политика с момента своего зарождения взяли ненависть в качестве главного и основного средства для скорого достижения разрушительных целей. Сталинизм великолепно развил это чувство в народных массах, сублимировал его в качестве универсального орудия осуществления неслыханной по масштабам тоталитарной политики. Ненависть стала почти органической составляющей в огромной всеохватной идее тоталитарного порабощения человека. На совершенствование и развитие этой зоологической идеи были направлены огромные материальные и духовные силы общества. Большевики очень рано и хорошо поняли всесокрушающее преимущество этого чувства и, захватив власть, устранили прежде всего религию, как главное моральное препятствие на пути торжествующей ненависти. И это понятно: большевизм и христианство оказались взаимоисключающими идеями, одна из них должна была исчезнуть. Становится все более очевидным, что более чем полувековое устранение из нашей жизни христианской религии — катастрофа, может быть, самая значительная из всех когда-либо постигших нашу страну.
С началом перестройки многое в стране изменилось, исчезает страх как могучее организующее и подавляющее чувство нации. Но ненависть осталась. Она разобщает народы, национальности, классы, лишает людей нравственных ориентиров, вселяет разброд и шатание в умы интеллигенции. И все это из-за нашей затянувшейся в истории несвободы, нашего застарелого рабства, которым мы жестоко придавлены на протяжении веков и не можем от него избавиться даже к концу XX столетия. И вроде не торопимся это сделать. Ибо где есть свобода, там о свободе много не говорят. А мы все — о свободе. Правильно: вся наша история есть стремление к свободе. Но в таком случае чего мы стоим как народ, как нация со своим бесплодным многовековым стремлением? Или наше подневольное положение нам нравится, потому что иное нам просто неведомо. Или потому, что у нас якобы особый путь, где все перевернуто с ног на голову. Лишенные морали и творческой свободы, мы утратили вкус к труду и, кажется, утрачиваем вкус к самой жизни. Наше сознание, освобожденное от древних христианских догматов, восьмое десятилетие порабощено античеловеческими догмами, в основе которых — все та же, едва прикрытая рабская ненависть. Именно наша ненависть, классовая, идеологическая, государственная, кроме прочего, давно и обильно питает мировое зло во всех его разнообразных современных видах и формах. Являясь проклятием для человечества, она угрожает самому существованию человеческого рода.