Горбачев освободил его от унизительной, противоправной ссылки, но, по-видимому, не оградил от злого неприятия, вызванного его кристальной добродетелью, истолкованной как порок. Те, от кого зависела судьба ученого, понимали: чтобы добиться победы над ним, следовало его оболгать. И получилось явление парадоксальное по своей сути: тот, кто, может быть, первым возвысил свой голос против афганской авантюры, кто встал на защиту подлинного интернационализма во имя сохранения человеческих жизней, рисковал быть побитым теми, кого он защищал. На наших глазах совершалась вопиющая несправедливость, возможная лишь в условиях подмены элементарных нравственных норм, во всех отношениях чрезмерная даже для общества с перевернутым сознанием. Так, словно за годы этой войны мы ничему не научились, не навоевались, не напроливались своей и чужой крови — во имя исполнения эфемерного, если не сказать преступного, долга. Долга рабов перед тиранами. Чуткая душа Любого человека могла спасовать перед логикой чудовищных обвинений, но Сахаров выстоял. Потому что на этот раз, как и всегда, оставался верен своей в муках обретенной истине, выше и значительнее которой у него ничего не было.
Что и говорить, его правду разделяли не все и даже, быть может, не большинство. Оно и понятно. Высокая правда не наделена свойством тотчас доходить до каждых ушей, не всякие уши способны ее расслышать. До некоторых она не дойдет никогда, иных, как свет погасшей звезды, достигнет, когда уже будет поздно. Человеческое сознание всегда опережается божественным провидением пророка, особенно если это провидение обеспечено бесценным капиталом нравственности. Безупречная нравственность Сахарова была адекватна его аналитической проницательности. Именно нравственная безупречность его личности являлась тем мощным движителем, который обеспечил успех его политическим устремлениям. Достаточно вспомнить хотя бы его участие в судьбе политических заключенных, в зависимость от освобождения которых он ставил возвращение собственных наград и привилегий. Но, как всегда, нет пророка в Отечестве своем, — не услышало Отечество и Сахарова.
В канун последнего съезда, за несколько считанных дней до кончины академика, многие из депутатов могли увидеть его в буфетном зальчике в перерыве собрания народных представителей. Вся депутатская публика торопливо выстраивалась в очереди к буфетам, он же остался у входа и стоял, словно в нерешительности, странной задумчивой отрешенности. Вокруг него тотчас образовалась пустота. Входившие в узкую дверь, завидев академика, поспешно отходили в сторону, никто не остановился, не протянул ему руки. Невольно подумалось: вот удел человека, которому общество обязано, может быть, больше, чем кому-либо другому. Здесь он чужой. Хотя что ж... Давно известно: смертные не терпят не таких, как сами, — чем-то выделяющихся из их плотно сомкнутых рядов. Уж они-то умеют блюсти плотность этих рядов и не пропустят чужого — ни по уму, ни по взглядам, ни по таланту. Я счастлив, что в том низком и людном зальчике успел переброситься с ним несколькими словами и услышать несколько его — вовсе не пророческих — обычных житейских мыслей. Не скажу, что меня обуревали какие-либо предчувствия, но, прощаясь, попросил его поберечь себя, не выкладываться до предела. Одно только его физическое присутствие в жизни стало необходимым для общества. Он лишь стеснительно улыбнулся и сказал, что его удел оставаться таким, каков есть. На другое он не способен.
И вот его уже нет.
Прежде, в годы войны и революции, в подобных случаях молвили: боец упал на полпути, благословив живых на победу. Наверно, эти слова будут уместны и нынче. Нам нет иного пути, кроме того, что освятил своей личностью Сахаров.
Его не будет в зале заседаний Верховного Совета страны, не появится он во Дворце съездов. Но и в его отсутствие люди будут сверять свои помыслы с сахаровской правдой, всякий раз предпо лагая, как бы поступил он. Выстраданные им истины, как никогда прежде, важны сегодня и, кажется, еще важнее станут в обозримом будущем. Сахаров оставил нам развернутую программу демократического переустройства мира. Столкнувшись ныне с новым развитием старых конфликтов, мы не можем не вспомнить его озабоченности относительно чудовищных проблем Закавказья. Неоднократно он предупреждал, чем может обернуться половинчатость и непродуманность наших экономических мер по оздоровлению агонизирующей экономики. Равно как и лицемерное суесловие о столь вожделенной конверсии, за ширмой которой определенными силами вынашиваются новые вооруженческие программы. Уже после его смерти обнаружилась вся предсказанная им иллюзорность передачи власти от партии к Советам, которые в процессе нынешних выборов энергично укомплектовываются все теми же партийными кадрами. Нетрудно понять, как бы он отнесся к щедрому, поистине царскому повышению зарплаты партсоваппарату, осуществленному в полунищей стране, где огромная трудовая армия учительства, медработников, работников сферы культуры не дождется своей очереди на толику милости от государства. Он предвидел многое из того, что случилось уже после его кончины. Среди прочего очень актуальна не однажды высказанная им мысль, что центробежные стремления национальных окраин наверняка вызовут ответную реакцию со стороны консервативных, шовинистических сил центра. При всей традиционной дремучести нашего политического сознания трудно будет предвидеть исход этого губительного ристалища. Воистину долгожданная демократизация тоталитарного общества не в состоянии избежать жертв, и весь вопрос в том, какими окажутся эти жертвы. По карману ли народу придется плата за его светлое будущее.