Я стою во дворе, приглаживая волосы и оправляя юбки миссис Торп, как вдруг распахивается дверь, и на крыльцо выходит женщина, высокая, с темными волосами, зачесанными наверх и заколотыми булавками на макушке.
— Вы к кому? — спрашивает она.
— Я Энн Кирби, — скрипучим от волнения голосом произношу я, — пришла поговорить с мисс Актон.
— Это я, — говорит она, несказанно меня удивив, ведь миссис Торп сказала, что благородные дамы сидят в своих покоях и никогда не выходят на солнце.
Она приглашает меня в дом. Следуя за женщиной, я во все глаза разглядываю ее платье — светло-голубое, из тончайшей материи, с настоящим кружевом на воротнике. Она не надела драгоценностей — ни в уши, ни на шею, наверное, чтобы уберечь меня от искушения. Миссис Торп предупредила, чтобы я ни в коем случае не смотрела на украшения дам, не то меня примут за воровку.
— Побеседуем на кухне, — предлагает мисс Актон.
Я молча киваю — от страха речь отняло.
Кухня очень просторная и высокая, в четыре раза больше, чем весь наш домишко. Под потолком развешаны кастрюли, а на крючках вдоль стен — рифленые медные формы всевозможных размеров. Посередине стоит гигантский стол с разнообразной утварью: щипчики для сахара, кондитерские валики с шипами, шаблоны для печенья, формы для масла, — точно как рассказывал Джек. Они невероятно красивые, выпуклые, блестящие — я готова смотреть на них вечно.
— Здесь мы будем проводить свои дни, — говорит мисс Актон.
Я удивленно таращусь на нее, не в силах произнести ни слова. Кто «мы»? Я напрасно ищу взглядом кухарку: должно быть, она в саду или ушла на рынок.
— Расскажи, что ты умеешь делать, Энн.
У нее мягкий, ласковый голос, такой добрый, что я забываю о своих страхах.
И вдруг она произносит нечто такое, от чего я пугаюсь еще сильнее.
— Извини, я не предложила тебе ничего прохладительного. Какая бестактность с моей стороны! Выпьешь стаканчик свежего лимонада?
Я трясу головой: не ее дело наливать мне напитки. Подожду, пока вернется кухарка.
— Я сделала его сама сегодня утром. Решила поэкспериментировать и добавила немного измельченной лаванды, — уговаривает она.
— Да, спасибо, мэм, — едва слышно шепчу я, как велела миссис Торп, не желая показаться грубиянкой.
Она наливает лимонад в высокий стакан. И тут я понимаю, что она ждет, пока я выпью. О напитках миссис Торп не сказала ни слова, и я растерялась.
— Пей! — приказывает мисс Актон.
Я отпиваю глоток. В жизни не пробовала такой вкуснятины. Кислинка и одновременно сладость, острота, нежность и цветочный аромат.
— Как тебе? — спрашивает она.
Я таращусь на нее, забыв, что миссис Торп велела не пялиться.
— Ну, говори! — требует мисс Актон, хотя я вижу, что она не сердится — на ее губах играет улыбка.
Не могу же я сказать, что меня пугает ее вопрос — ведь миссис Торп предупредила, что я никогда не должна высказывать своего мнения. И разве можно сказать ей, что вкус лимонада напомнил о вещах, которые я не могу облечь в слова: как мама обрывает цветочки лаванды и смешивает с сушеными листьями вербены и мелиссы… Глаза щиплет от слез, и я хватаюсь за стол, чтобы устоять на ногах.
— Тебе нехорошо?
Мисс Актон подходит ко мне и усаживает в низкое кресло, и я сижу, сгорая со стыда.
— Тебе нужно выпить еще стаканчик, — говорит она и вновь наливает мне лимонада.
Она подносит стакан прямо к моему лицу, так что у меня перед глазами оказывается светлая матовая жидкость, от которой разносится аромат лимона и лаванды.
— Возможно, тебе жарко в этом шерстяном платье.
Она ставит стакан на пол рядом с креслом и выходит из комнаты. Я уверена: она ушла писать письмо миссис Торп, чтобы пожаловаться. Я сделала все не так, показала себя беспомощной, грубой и невоспитанной. А все моя дурная кровь.
Я пью лимонад, который вновь переносит меня из мрачного серого сна в цветущий, благоухающий мир, и успокаиваюсь. Заслышав шаги, я вскакиваю и становлюсь по стойке «смирно» рядом с раковиной, чтобы показать свою готовность к работе.
— Тебе лучше, — замечает она.
— Л-лимонад, мэм, — заикаясь, произношу я, желая исправить оплошность, сказать ей, что он потрясающе вкусен, но не успеваю: она меня перебивает.
— Тебе от него стало нехорошо? О, какой ужас!
Она хмурится и заглядывает в глиняный кувшин.
— Наверное, лаванда была ошибкой. Может, его спасет холодное молоко и капелька хереса…
— Нет, мэм, — уже в полном отчаянии говорю я. — Это самое вкусное, что я пробовала в своей жизни. Просто он вызвал у меня такие воспоминания, что я немного разволновалась. Извините, мэм. Вообще-то, я сильна, как бык, мэм.