— Другое дело — романы… Романчики, мисс Актон, пользуются успехом среди юных дам.
Он делает ударение на «юных». Я вновь вспыхиваю. Все мое возбуждение и смелость как рукой снимает.
— Любовные романчики. У вас, случайно, не завалялось такого?
Я моргаю и пытаюсь собраться с мыслями. Он вообще читал мое письмо? А полсотни стихотворений, старательно выведенных моим каллиграфическим почерком, что я лично принесла сюда полтора месяца назад? Если нет, то зачем писал мне и приглашал на встречу?
К моему огорчению, в горле встает ком, а нижняя губа начинает подрагивать.
— Да, — продолжает мистер Лонгман, обращаясь как бы к самому себе, — я бы, пожалуй, рассмотрел готический романчик.
Я прикусываю дрожащую губу и собираюсь с духом. Меня охватывает не то злость, не то раздражение.
— Недавно несколько моих стихотворений были опубликованы в «Садбери покетбук» и «Ипсвич джорнел». О них весьма лестно отзывались.
Я сама удивляюсь своей дерзости. Но мистер Лонгман пожимает плечами и возводит очи к низко нависшему потолку.
— Не нужны мне ваши стихи! В наше время поэзия не пользуется спросом. Если вы не можете написать славный готический романчик…
Мой собеседник беспомощно роняет руки на стол. Глядя в его пустые ладони, я чувствую, как меня покидают остатки куража и самообладания. Десять лет труда — все напрасно. Чувства, стремления, все, чем мне пришлось пожертвовать ради стихов, пропало зря. По грудной клетке стекают ручейки пота, перехватывает горло, становится нечем дышать. «Как больно бьется сердце, угасая в тишине…»
Мистер Лонгман чешет затылок и продолжает разглядывать потолок. Подошвы его башмаков выстукивают дробь под столом, точно он забыл о моем присутствии. А может, просто задумался, можно ли доверить мне написание готического романа. Моя попытка скромно откашляться больше напоминает сдавленный всхлип.
— Сэр, а вы не могли бы вернуть мои стихи?
Он хлопает в ладоши и так резко подхватывается с места, что цепочка от карманных часов издает дребезжание, которому вторит звон серебряных пряжек на башмаках.
— Нет, не нужно романа. Романистов у меня пока хватает.
— Моя рукопись, сэр, разве вы ее не получали? — едва слышно бормочу я.
Неужели он потерял мои стихи? Беспечно засунул их куда-то между бумаг и карт? И теперь выгонит меня… с пустыми руками. Даже не пообещав принять роман. «Несчастная самозванка, — шепчет внутренний голос, — он бросил твои жалкие стихотворные потуги в огонь…»
Я обвожу взглядом комнату, ища обуглившиеся останки своих стихов. Мистер Лонгман вновь хлопает в ладоши. Я удивленно смотрю на него: это что, новая манера прощания с неугодными поэтами? Нет, он, не разжимая ладоней, сверлит меня огненным взглядом и изрекает два слова:
— Кулинарная книга!
Я недоуменно вздрагиваю. Он не только груб, но и чрезвычайно странен. За кого он меня принимает? Да, мне тридцать шесть лет, я не замужем, и платье мокрое от пота, но я не домашняя прислуга.
— Идите домой и напишите кулинарную книгу. Тогда, возможно, мы придем к соглашению. Всего хорошего, мисс Актон.
Мистер Лонгман опускает руки на заваленный бумагами стол, и я долю секунды надеюсь, что он ищет мои стихи, однако он указывает мне на дверь.
— Я… не готовлю… не умею готовить, — запинаясь, бормочу я, и, точно сомнамбула, направляюсь к двери. Меня охватывает разочарование. От моей показной бравады не осталось и следа.
— Если вы умеете писать стихи, то и с рецептами справитесь.
Он стучит пальцем по стеклянному циферблату карманных часов и с раздраженным стоном подносит их к уху.
— Адская жара, и я потерял кучу времени. Хорошего дня!
На меня накатывает неудержимое желание бежать. Прочь от ужасающего лондонского смрада, прочь от унижения — мои стихи сравнили с кулинарной книгой! Я со слезами на глазах бегу вниз по лестнице.
— Изящную и тонкую, мисс Актон! — кричит мне вслед мистер Лонгман. — Принесите мне кулинарную книгу, столь же изящную и тонкую, как ваши стихи.
Глава 2
Энн
Похлебка из репы
Никогда в жизни я не испытывала такого позора. Я нечаянно засыпаю, а через четверть часа, когда открываю глаза, надо мной черной тенью нависает викарий Торп.
— Ой, ваше преподобие, — бормочу я, вскакивая на ноги.
Я сразу понимаю, зачем он здесь. По правде, я ждала этого дня. Его глаза кружат по комнате, точно ветряные мельницы. Глаза человека, не знающего, что такое голод. Он рассматривает наш домишко: затянутый паутиной дымоход, груду зловонных тряпок, что я не успела постирать, черные клочья собачьей шерсти по углам. Слава богу, хоть очаг успела вычистить и золу вынесла.