Он с удовольствием писал бы оперы. Александр Дюма, Стивенсон, Мелвиль, Конрад, Гоголь и особенно Стендаль укрепили в нем надежду на то, что через роман он сможет избежать несчастья иметь лишь одно я, одну национальность, один социальный статус, одну жизнь, один пол: преобразившись во столько двойников, сколько книг он сможет написать. Перевоплощаясь то в неаполитанского кастрата XVIII века («Порпорино»), то в поэта, жаждущего принести себя в жертву («На ладони ангела»), то в немецкого художника, влюбленного в Италию («Любовь»), то в жертву СПИДа («Слава парии»), то в своих собственных родителей («Порфирио и Констанция»), то в юную девушку из восточной страны («Кристель»), он раскрывал таким образом различные виртуальные стороны своего я. Каждая из этих книг, по его словам, была «воображаемой автобиографией». Его мало интересовали формальные исследования и сладкая болтовня современников, его литературные методы основывались на поиске верного слова и музыкальном слухе фразы.
Его занимало лишь то, что естественно. И, как следствие, отстаивание прав меньшинств. Никогда не давая повод назвать себя «ангажированным» писателем, Фернандез написал роман, в котором критики усмотрели, преподнося ему это как упрек, защиту гомосексуальности. Гомосексуальность для Фернандеза была не только предметом страхов в юности и гордости в уже зрелом возрасте, но также символом всего маргинального и даже, как он это показал в своем эссе «Похищение Ганимеда», эмблемой того, чем должна быть любая жизнеспособная культура — силой протеста, низвергающей установленные авторитеты. Найдя сначала во Фрейде союзника (психобиографические эссе «Древо до самых корней» и «Эйзенштейн»), впоследствии он начал рассматривать психоанализ как вспомогательное оружие нормы, как новую Церковь, с которой необходимо бороться.
К чему он стремился всю жизнь? К любви и красоте. Чего он боялся больше всего? Перестать быть влюбленным.