Всюду трещало, звенело, ухало, говорило разными голосами. Лед ожил, зашевелился. Их огромную льдину беспрестанно встряхивало. Под ногами уже не было тверди.
Светя фонарем, меховым шариком промчался к своему хозяйству Иван Дмитриевич. Трещин пока не было видно, но надо быть готовым ко всему.
Отбросив пешню, Петр Петрович побежал к запасной базе. Иван Дмитриевич уже звал: надо уложить аварийный запас.
Три нарты стояли наготове. Раскрошили, откинули спрессованный ветром снег, отодрали заледенелый брезент и стали грузить на нарты самое необходимое: палатки, тюки одежды, бидоны с продовольствием, мешки с керосином. Пар от дыхания, замерзая, все больше выбеливал усы, брови, оторочку капюшонов. Прибежал из своей ледяной обсерватории совсем закоченевший Женя.
— От толчков вся дневная работа пошла насмарку, — огорченно сказал он. — Придется завтра все заново ставить.
Звонко похлопал твердыми рукавицами и, чтобы скорее согреться, яростно набросился на тюки.
На северной и восточной стороне все еще шла ледовая война. Оттуда доносились грохот и треск, словно разрывались снаряды и строчили пулеметы. Лед тяжело вздыхал и гудел долго и невнятно.
Веселый надрывно скулил, срывался с места, бежал в темноту, к краю льдины, где грозно двигались и боролись льды, возвращался к людям и снова бежал навстречу непонятной опасности.
Сжатие продолжалось всю ночь. В огромном океане льдам было тесно.
Дежурил Кренкель. Он то и дело выскакивал из палатки, чутко слушал. Откуда придет беда? В темноте ничего не понять. Посвечивая фонарем, всматривался, нет ли трещин.
Остальные, хотя и лежали в спальных мешках, тоже не спали. Трудно заснуть под непрерывный гул, когда рядом, казалось почти под ними, предательски скрежетал лед и льдина поминутно вздрагивала. Как ни привыкли ко всему, а при каждом толчке сердце начинало биться сильно и непослушно.
Качался под потолком фонарь, качались тени. Позванивали баночки и пробирки. Словно маятник, покачивался подвешенный на веревочке портфель Петра Петровича. Старый, потертый, но бесценный. В нем хранилось все то, ради чего они высадились на полюсе и уже больше четырех месяцев блуждают в ледовом океане: их наблюдения, открытия, результаты проделанной работы.
Днем лишь немного посветила заря. Когда пошли в обход льдины, увидели ее обломанные края, завалы раздробленного, сверкающего льда на месте старых заснеженных торосов. Разводье заметно приблизилось к лагерю. Соседние поля тоже обломаны, все в трещинах.
И все же их льдина выстояла! Какая удача, что летчики выбрали для научной станции именно ее!
«Мы живем в напряженном состоянии, — писал Иван Дмитриевич, — но ни у кого нет страха, боязни несчастья…
…Условились, что будем больше писать в газеты. Следует учитывать возможные неприятности с нами, тогда хоть предварительные научные выводы дойдут до Большой советской земли и труд наш не пропадет даром».
На небе бесконечное множество ярких, никуда не убегающих звезд. Они медленно кружат, как на карусели, и не прячутся за горизонт. В самом центре, как раз над головой, путеводная звезда всех моряков — Полярная. Только Женин теодолит замечает, что и она делает крошечный круг.
Тихий отсвет звезд чуть колеблется на снежных, застывших волнах, на обточенных ветрами застругах. В темноте маячным огоньком горит лампочка на ветряке. Хрустальным фонариком светится ледяной домик Федорова. Неотрывно «колдует» в нем над своими приборами Женя.
От слабого ветра позванивает молодой лед разводья.
Из палатки доносится стук молотка. Иван Дмитриевич слесарничает. Керосиновая лампа, сколько ни выкручивай фитиль, горит слабо — в палатке не хватает кислорода. Иван Дмитриевич примостился к ней поближе.
Еще неделю назад у Петра Петровича стряслась беда — сорвалась с тросика и ушла на дно коробочка вертушки. У них есть еще одна вертушка, измерять течение можно ею, но контрольные замеры нужно делать двумя. Одну опускают на глубину примерно тысячи метров, где нулевое течение и где вертушка показывает лишь скорость и направление дрейфа льдины, а другую — на нужную глубину. Разница их показаний и определяет скорость и направление течений. В общем, потеря была большая и невозвратимая. Все были очень расстроены.
— Попробую сделать новую, — сказал Иван Дмитриевич, разглядывая вторую коробочку.
Никто не поверил.