Телеграммы из дому — несказанная радость для каждого. Их перечитывают по многу раз. Ложась спать, берут с собой, чтобы и во время сна добрая весточка была рядом.
Снаружи все поет морозная пурга. Значит, ни луны, ни даже звездочки Женя опять не сможет поймать… И стонет, гудит под напором сжатия льдина.
«Получил телеграмму от Наташи, — записал Эрнст в дневнике. — Дома все благополучно. И никто там не знает о всяких северо-восточных мысах…»
Разрывая ледяную тишину, гулко ударил выстрел. Еще. Это Петр Петрович, как всегда закончив гидрологическую станцию, палит из нагана. Палит просто так — от радости, что работа сделана, что хватило сил. Что тонкий лед разводья, на который он ставит теперь свою лебедку, не подвел.
Больше не нужно крутить тяжелый барабан, опускать на глубину и поднимать батометры, без конца греть на примусе воду и обдавать приборы, чтобы не прихватывал мороз. Студеная суточная станция закончена. А впереди Новый год!
Звонко, разлетаясь дробным эхом, хрустел под ногами снег. Покачиваясь от усталости, Петр Петрович шагал к дому. Опухшие, загрубелые от ледяной воды, мороза и ветра пальцы плохо держали наган. Но он все равно палил.
Притомленные штормами снега искрились, мерцали в торжествующем лунном свете. Все было каким-то сказочным, нереальным, как на чужой планете. Неузнаваемые, совсем другие торосы. Непроглядночерные провалы теней. Приблизившиеся, очень четкие дали. И тишина, какая-то невероятная, застывшая. Каждый звук, словно отскакивая от промороженной льдины, летел долго-долго.
Холодно поблескивая, сверху опускались тонкие ледяные иголочки, словно игрушечный елочный дождь. Весь воздух был пронизан этими трепещущими, замерзшими кристалликами.
Новый год!!
Возле дома, тяжело переваливаясь, догнал Женя, осыпанный инеем, в своих толстых мехах похожий на большую, взъерошенную птицу. Вместе ввалились в тамбур. Шумно отряхивались.
— Что там твоя «невесомая» наука? — с трудом стягивая каляную малицу, подшучивал над Женей Петр Петрович. — То ли дело — гидрология вручную на океанских глубинах! По крайней мере чувствуешь всеми конечностями, что действительно двигаешь мировую науку!
Женя не спорил. Он с силой растирал руки, ноги. «Колдуя» сутки в ледяном домике над этой «невесомой» наукой, он совсем закоченел.
Если говорить по правде, то больше всего им обоим сейчас захотелось завалиться спать. Казалось, ноги в состоянии пройти еще только три шага — до койки. Но в кухне на двух примусах уже грелась вода, на этот раз не для батометров! А в палатке Иван Дмитриевич старательно остригал выросшие у Кренкеля «косы». Тут же, радостно повизгивая, крутился Веселый, довольный, что его впустили.
Чуть подальше, у стены, — празднично накрытый стол.
— Ура! — крикнул Петр Петрович и сгреб в охапку Папанина. — Ого, да ты еще сильный! И притом жирный!
Силенка, правда, еще была. А вот насчет «жирности» Петр Петрович явно преувеличивал. Шитая по мерке одежка на всех сейчас висела балахоном.
Сели за стол, когда далекие кремлевские куранты били двенадцать. На душе было радостно и немного грустно. Прощай, старый год, ты не прошел даром! Чокнулись, расцеловались. Пожелали друг другу в новом году счастья. И Жене уже надо было идти снимать метеопоказания, а Эрнсту передавать их.
После небольшого перерыва праздник продолжился. Икра, ветчина, торт, конфеты «Мишка» и свежеиспеченные коржики — все уничтожалось подряд. Вот только хлебушка не было, простого черного хлебушка. До чего же о нем соскучились!
Зато на десерт была целая пачка поздравительных телеграмм! От родных, друзей, знакомых и совсем незнакомых. О них думали, тревожились, поздравляли с Новым годом, слали целый ворох наилучших пожеланий— здоровья, успеха, удачного дрейфа. И кем только их не называли?! И рыцарями, и богатырями!
— Ну какой из меня богатырь! — смеялся Иван Дмитриевич. — Мой рост — сто шестьдесят один сантиметр.
И все же — раз богатыри, так богатыри! Тут же распределили: Эрнст, как самый могучий, — Илья Муромец; Пэ-Пэ — Алеша Попович; Женя… Нет, Женя не Добрыня Никитич! Он — начальник бурь и метелей — Соловей-Разбойник. А Ивана Дмитриевича назвали сразу… Русланом и Людмилой! Почему? Может, за сочетание мужественности и нежной женской заботливости?