…Иван Дмитриевич приоткрыл дверь. Морозный ветер ударил в лицо, проскользнул в палатку. Снаружи было темное, пустое поле. Снег. Ветер. И мороз…
Закрыв дверь, Иван Дмитриевич прощупал углы палатки — не дует ли где.
На койке заворочался Петр Петрович.
— Дмитрич, а что же ты не ложишься?
— Сейчас, сейчас лягу, — тихо ответил Иван Дмитриевич. — А ты что не спишь, замерз? — И он просунул руку между спальным мешком и стенкой палатки.
— Да нет, влезать было страшновато, а теперь хорошо.
— Я вот, Петя, думаю: надо к палатке тамбур приладить. Нельзя без тамбура…
— Дельно, — неожиданно отозвались Кренкель и
Федоров. Оказывается, им тоже не спалось. — В пургу задувать не будет, и снег стряхнуть там можно.
Иван Дмитриевич взял блокнот и записал: тамбур заказать на заводе «Каучук».
…Никто не ждал весну в марте. А она взяла и явилась. И не звонкая, не улыбчивая, а хмурая, плаксивая. Расквасила на улицах Москвы снег, полила с крыш капелью, погнала над городом грязные облака…
Центральный аэродром окончательно раскис. И лыжи на самолетах пришлось срочно заменять колесами.
Четыре тяжелых четырехмоторных самолета и один двухмоторный, заново выкрашенные в оранжевый цвет, стоят готовые к вылету и только ждут команды. Но по всей трассе от Москвы до Холмогор проходит циклон, и вылет со дня на день откладывается.
Летчики, штурманы, четверка зимовщиков, все, кто должен лететь, то с надеждой, то с укором смотрят на синоптиков, которые и сами переживают не меньше их. С юга все упорнее наступает тепло. Ждать больше нельзя. Надо уходить от весны! Если она доберется и до Холмогор, то они и там не смогут оторваться на лыжах.
И, выждав наконец небольшое улучшение погоды, летчики, посовещавшись с синоптиками, решили лететь. Приказ начальника экспедиции академика Отто Юльевича Шмидта6: вылет завтра, двадцать второго марта.
…В пять утра, когда Москва еще спала, к зданию Центрального аэродрома стали подъезжать машины. Люди с волнением посматривали на хмурое небо, на небольшой серый домик, где на втором этаже помещался штаб перелета. Как бы опять не отменили!
Вскоре туда поднялся Отто Юльевич Шмидт. Высокий, с длинной черной бородой, как всегда очень спокойный. Следом размашистой походкой прошел командир флагманского корабля летчик Михаил Водопьянов7. И почти бегом — флагштурман Спирин.
Что-то на этот раз скажут синоптики?
Самолеты уже ждут. Многотонный груз уложен, бензобаки залиты дополна. Вскоре один за другим запускаются моторы.
В девять часов поднялся в воздух и ушел на север двухмоторный разведывательный самолет летчика Головина. Начало положено. Но погода явно портится. Порывами налетает промозглый ветер. Люди ежатся от холода.
В томительном и бездеятельном ожидании тянется время. Папанин, Ширшов, Федоров, Кренкель сейчас в непривычном для них положении пассажиров. Все, что нужно было сделать, они уже сделали. Теперь оставалось ждать.
Только в двенадцать объявили посадку.
Всех словно встряхнули. Разом засуетились, зашумели. Ждали этой минуты, а тут словно что-то кольнуло.
— Володечка, до свидания!
Иван Дмитриевич потянулся к жене. Сейчас она ему показалась такой маленькой, обиженной. Улыбалась, а в глазах блестели слезы. В первый раз без нее.
До сих пор везде были вместе: и на Алдане, и на Земле Франца-Иосифа, и на мысе Челюскин. Не хуже любого мужчины его Галина Кирилловна переносила все тяготы холодных зимовок, вот он и стал ее звать — Володечка!
— Родненькая, ты здесь не скучай!
— А ты пиши… Ой, ну проси почаще Эрнста…
Они крепко обнялись, и Иван Дмитриевич поспешил к самолету.
Еще немного, и в путь! (Е. К. Федоров, Э. Т. Кренкель, И. Д. Папанин, П. П. Ширшов перед отлетом на Северный полюс.)
— Анечка, до свидания! — крикнул он стоявшей недалеко Ане Федоровой.
Ему не ответили. «Не до меня», — улыбнулся он. Федоровы торопились сказать друг другу что-то самое важное. Аня прильнула к мужу, потом, словно вспомнив, крикнула:
— Иван Дмитриевич, ни пуха вам ни пера!
— Ни пуха ни пера! Счастливого полета! — Провожающие крепко жали руки, шумно обнимали.
— Папка, ты скоро прилетишь назад? А медвежонка привезешь?
Щелкали фотоаппараты.
Отто Юльевич Шмидт поднимался по трапу, а его сыновья, стоя внизу, еще что-то кричали ему.
Ширшов был уже в самолете и, высунувшись из открытой двери, махал кому-то рукой.