Разгружали, перетаскивали по раскисшему снегу через пути, грузили на машины. Закончили уже в сумерках. Впереди было семьдесят километров кочковатой, ухабистой дороги. Женя Федоров сидел в кабине, крепко держа на коленях хрупкие приборы. А усталый водитель — молодой парнишка — совсем засыпал за баранкой и раза два чуть не съехал в кювет.
— Нет, так дело не пойдет, — сказал Иван Дмитриевич. — Ну-ка, Женя, потеснись. — И влез третьим в кабину. — Понимаешь, родненький, был и со мной случай, — обратился он к водителю, — в девятнадцатом, в гражданскую. Выбили мы со станции Знаменка деникинцев, и достался нам новенький, весь в коврах «роллс-ройс». Вскочили мы на него с браточками, дал я газ и — вдогонку! Несемся по улице — пыль столбом, мотор трещит, я жму «грушу» — гудок такой страшный, на другом конце города слышно. Только вдруг-
Теперь Женя Федоров мог быть спокоен за свои приборы. До самой Денисовки водитель уже ни разу не клюнул носом.
…В Холмогорах съестные припасы пополнили свежим мясом — хоть на первое время. Порошок из кур пусть себе будет порошком, а свежие телячьи отбивные ничем не заменишь.
Новый груз летчики принимали строго по весу.
— Все тютелька в тютельку, — уверял их Папанин.
Он невинно улыбался и бочком-бочком протискивался в самолет.
«Знаем мы тебя…» — говорили недоверчивые глаза летчиков.
Плотная фигура Папанина сейчас казалась еще полнее. Под шубой у него был припрятан свежекопченый окорочок. На полюсе пригодится! А самолет — ничего, потянет!
Восемь дней слякотная погода держала самолеты на берегу Курополки. И двенадцать — на краю материка, в Нарьян-Маре. Только в середине апреля смогли оторваться от весны, оставив ее на Большой земле.
Под крылом Баренцево море. Облака кончились. Внизу сплошное крошево искрящегося льда. Здесь ветер, должно быть, здорово поработал, если не оставил ни одной приличной льдины — так, на всякий случай… Ведь под брюхом у самолета не поплавки, а только лыжи. Темнеют разводья чистой воды, пенным прибоем белеют завалы тонкого льда.
Наконец показалась Новая Земля. Лучи солнца скользят по белоснежной спине острова. Сверкают сказочной голубизной нагромождения льда. Чернеют отвесы скал, глубокие ущелья. Они уходят вдаль, словно пунктир на бесконечной снежной карте.
…Прильнув к окошку, Петр Петрович Ширшов всматривается в знакомые и вроде как совсем незнакомые с высоты очертания… Возле этих безлюдных берегов немало поболтало его на легком боте, когда он отыскивал и изучал рыбьи пастбища — скопления планктона, мельчайших водорослей, рачков, моллюсков, живущих в толще океанской воды. Это было в самом начале его научной работы полярника.
Слева показалась узкая извилистая щель пролива Маточкин Шар. Словно могучий великан взял однажды и разорвал остров пополам. Вековые льды и гранит раздвинулись, через образовавшуюся трещину соединились воды Баренцева и Карского морей.
Самолеты шли на посадку. Вблизи покрытые вечным льдом горы были еще более величественными и суровыми. На льду пролива безмятежно нежились на солнце нерпы. Их не потревожил даже гул моторов.
Опустившись, самолеты подрулили поближе к домикам зимовщиков.
Наконец-то морозец! Под ногами весело поскрипывает снег.
— С такого наста поднимать самолет одно удовольствие, — улыбается Водопьянов.
Погода прекрасная, настроение тоже. Собачьи упряжки уже мчат к самолетам бочки с горючим. Завтра снова в путь, на Рудольф!
…В эту ночь Эрнст Кренкель долго не мог уснуть. Все в этой комнате ему было давно знакомо, все до мельчайшей трещинки. В этой комнате тринадцать лет назад он провел свою первую зимовку. Здесь стал полярником.
Все началось с небольшого листка бумаги, наклеенного на заборе одной из московских улиц. Он оторвал парнишку от ремонта кастрюль и примусов и привел на курсы радистов.
Что такое быть радистом, Эрнст толком не знал, но это было что-то новое, и захотелось попробовать. Оказалось, чертовски увлекательно.
А потом захотелось поехать туда, куда не протянуты железные дороги, куда пароходы приходят не каждый год и где единственная связь с миром — радио.
Метеостанций на Крайнем Севере в то время было еще очень мало: на всем протяжении Северного морского пути всего четыре. Эта пятая — в проливе Маточкин Шар — была открыта в двадцать третьем, за год до его приезда. Сюда он привез коротковолновый передатчик, первый на Крайнем Севере. Над ним посмеивались — ну разве можно такой «кастрюлькой» держать связь с Большой землей?! А он доказал, что можно, и скоро у него появились знакомые не только в своей стране, но и в Англии, Франции, Скандинавии. Позже он даже побил рекорд дальности, связавшись с Антарктидой, со знаменитым полярным исследователем адмиралом Ричардом Бэрдом.