Утром, когда были уже в море, хозяин лайбы кричит:
— Давай сюда большевика, хочу на него посмотреть!
Вытащили мешок на палубу, развязали. Вылез он, весь в муке, чихает, надышаться свежим воздухом не может.
Хозяин глянул и за живот схватился.
— Говорили: большевик, а ты, оказывается, маленький. Давай деньги, тысячу рублей обещали.
Отдал тысячу рублей, а они заметили, что у него еще осталось.
Потом слышит: хозяин сговаривается с командой — выбросить его ночью за борт и забрать остальные деньги. На его счастье, понимал он по-татарски, а турецкий на татарский похож.
Ночью не заснул. Были два револьвера — держал наготове.
Не спал и весь следующий день, глаз с бандитов не сводил.
А тут на лайбе вдруг отказал мотор. Моторист возился, возился, а мотор молчит. «Нет худа без добра», — подумал Иван Дмитриевич. Подошел к хозяину.
— Давай исправлю.
Хозяин сначала не поверил. Потом говорит:
— Иди исправляй.
Возится он с мотором. Турки стоят, смотрят. Часа через два мотор зашумел.
— Чок якши, кардаш, — обрадовался хозяин. И даже предложил: — Хочешь быть контрабандистом?
Иван Дмитриевич мог уже спокойно пойти отоспаться.
Через два дня пришли в Синоп. А оттуда через Трапезунд добрался до Новороссийска, к своим…
Скрипела под напильником жесть. Слышалось негромкое дыхание отсыпающегося после ночного дежурства Эрнста.
В углу неровно запищала морзянка. Подошел срок передачи метеосводки. Стоя на коленях у передатчика, Женя старательно отстукивал точки-тире. Быстро у него еще не получается, и он волнуется от мысли, что на Рудольфе его костят за нерасторопность.
Тускло светившая лампа вдруг засияла вовсю. Палатка стала изрядно вентилироваться, она уже вся дрожала. Затишье кончилось, налетел норд-ост.
На койке заворочался и поднял голову, прислушиваясь, Эрнст.
— Спи, — сказал Иван Дмитриевич, — мне все равно надо пойти наколоть льда для чая.
Пробиваться пришлось сквозь стену сбивавшего с ног ветра и бешено мчащегося снега. Свет нагрудного фонаря сразу тонул в этой летящей неразберихе. В трех шагах можно было потерять палатку.
Иван Дмитриевич вслушивался — не раздается ли в неистовом вое пурги еще и треск ломающегося льда.
Перед глазами вдруг мелькнуло что-то тонкое, извивающееся. Свет фонаря вскинулся кверху. Среди вихря снежинок прыгал на ветру конец провода. Оборвало антенну!
Обледенелые, заснеженные Иван Дмитриевич и Эрнст уже три часа остервенело откапывали мачту антенны. Ветер не давал дышать, валил с ног, вырывал лопату. А они упрямо рубили снег, отбрасывали его в сторону. Чтобы устранить обрыв, антенну надо было повалить. Но снег моментально засыпал все, что они успевали раскопать.
Пришел Женя. Теперь они втроем работали наперегонки с ветром. Пешни звенели. Могучий арктический лед не поддавался. Эрнст принес ножовку и под корень перепилил мачту. На том же сумасшедшем ветру им надо было потом поднимать и закреплять ее. Другого выхода не было.
Только утром Эрнсту удалось связаться с Рудольфом. Впервые за все время дрейфа их станция восемнадцать часов молчала. Впервые они были отрезаны от мира.
На Рудольфе облегченно вздохнули. Эти восемнадцать часов там тоже никто не спал.
Еще двое суток бушевала пурга. Накручивала вокруг палатки двухметровой высоты сугробы. Под вой ветра и хлопанье брезентовой крыши Иван Дмитриевич кропотливо возился с прибором. Когда пурга затихла, коробочка вертушки была готова. Она была точной копией первой. Все тщательно осмотрели, проверили. И развели руками.
— Ну, Дмитрич, тут ничего не скажешь!
А Петр Петрович, всегда такой сдержанный, вдруг обхватил Ивана Дмитриевича и расцеловал.
— Ну-ну, Пэ-Пэ, потише, — смущенно затормошился Иван Дмитриевич, — я не красная девица и к тому же месяц не умывался!
В СНЕЖНОЙ СУМЯТИЦЕ
«…Пройдя по восточному берегу Гренландии, сверните с одного из северо-восточных мысов на лед и пройдите около двухсот километров — здесь вы найдете нас…»
Предлагая своим читателям хотя бы мысленно разыскать в ледовом океане их маленький лагерь, Кренкель никак не предполагал, что через несколько дней сам, выбиваясь из сил и коченея от леденящего ветра, будет тщательно искать в непроглядной мгле на своей льдине свою палатку.
Опять шло сжатие.
Льдину отчаянно толкало, сотрясало, поворачивало. Сказывалась близость Гренландии, огромное скопление льдов.
Ночью никому не спалось. Лежали и слушали, как скрипит и трещит лед, разламываясь, ухает пушечными залпами.
— Ну, давай заснем, — потихоньку уговаривали друг друга.
Но заснуть так никто и не смог.
Наконец Иван Дмитриевич не выдержал.
— Теодорыч, пойдем посмотрим, что там делается.
Надели малицы, туго подпоясались, чтобы снег не забивало под одежду, и вышли в темноту. Надо было осмотреть льдину до самого края.
Эрнст включил ветряк, чтобы маячная лампочка провожала и встречала их. Но на таком ветру крылья ветряка сразу сложились, и лампочка погасла.
Зажгли нагрудные фонари. Обгоняя их, стремительно неслись куда-то мириады снежинок. Они лишь на миг попадали в луч света и тут же исчезали.
Ветер хлестал сзади. Напирал. Они шли, сопротивляясь ему и крепко ступая, чтобы по своим следам найти обратную дорогу.
До края добрались быстро. Там все двигалось. Словно живые, наползали, с грохотом опрокидывались, подминали друг друга поблескивающие в темноте силуэты льдин. Край их льдины дробился, отваливался огромными глыбами. Из трещин хлестала вода.
Ветер то уносил грохот ломающегося льда, и тогда слышался один лишь его завывающий свист, то вдруг с новой силой бросал на них весь хаос звуков.
Страшное, но уже привычное зрелище! Шло не раз виденное ими торошение. Пока еще вдали от лагеря.
Они пошли дальше, всматриваясь, не покажется ли где предательская трещина. Пока ее не было. Пока.
Повернули назад. Но своих следов так и не увидели. Должно быть, слизала, занесла снегом пурга. Оставался один ориентир — ветер. Раньше он дул им в спину, теперь повернули навстречу ему. Он ударил в лицо, стегнул снегом. Они отворачивались, чтобы немного отдышаться, и опять шли навстречу его ударам.
По времени их палатка должна уже быть. Но ее не было. Везде лишь несущийся со свистом снег.
Неожиданно натолкнулись на большой заснеженный торос. Застывшими руками торопливо ощупали угловатую поверхность, корявые обломы. Показались знакомыми. Тогда палатка должна быть близко.
Опять двинулись, сгибаясь, навстречу неистово бьющему ветру. Палатки все не было. Может, они прошли ее и сейчас уходят неизвестно куда, в этот бесконечный снежный круговорот?
Эрнсту было особенно обидно. Совсем недавно он уже блуждал по своей льдине. И не в черную пургу, а тихим, еще солнечным утром.
После ночного дежурства, прежде чем лечь спать, ему захотелось немного прогуляться. Он встал на лыжи и побежал. Морозец весело подгонял.
Он съезжал с сугробов, огибал торосы, и все время опушенные инеем тростинки антенн виднелись слева. И вдруг они исчезли. Только что были видны — и нет их!
Он взбежал на сугроб. Со всех сторон, до самого горизонта, одни лишь торосы.
Ему стало нестерпимо жутко. Куда же идти? Где лагерь? Неужели он не заметил, как переехал на другую льдину? Неужели белым днем заблудился в дремучем лесу торосов?