Два круга «легли» под трактор охотно и быстро. Два, а будет два-а-а-адцать! Две нормы, а может, и больше. А они все учат: на какой передаче с горки, на какой под горку — «педагоги»… Да я каждую шестеренку в коробке передач вот этими руками перебирал!
Вот и высохший солончак. Этот не страшен. Можно рядышком проехать по сухому верху. Вот так… Но что это — гусеницы облепила вязкая грязь. Мотор вошел в нагрузку, резко снизил обороты и захлебнулся.
Лешка успел выжать сцепление, трактор взревел вхолостую, а Лешка почувствовал, как проваливается вместе с трактором в грязь. Он лихорадочно отпустил сцепление и рванул на себя фрикцион, отчаянно пытаясь выскочить из гиблого места. Но трактор задрожал, дернулся гусеницами, и мотор, не осилив грязи, заглох, полыхая жаром.
«Вот дубина! Скорее отцепить прицеп! Бороны вытащу потом», — пришептывал Лешка, воровато зыркая по сторонам.
Но заднюю серьгу уже всосала грязь. Он бросился разгребать ее руками и кое-как выбил молотком шкворень. Потом запустил двигатель и попробовал выехать вхолостую. Гусеницы свободно заскользили на одном месте — трактор повис на брюхе.
Было тихо и ясно, а по непаханому простору бежал худосочный суслик. Лешка от обиды выскочил из кабины и припустил было за сусликом. Потом остановился. Встал столбиком и суслик: лапки свесил, брюшком голодным дергает, будто хохочет.
«Прогонит бригадир-то из бригады. Ох, прогонит… Не дадут проходу в бригаде. Таскать тебе железки до конца практики, не перетаскать. Ох, смехота! Ох, уморил, неумеха!» Он зажал ладонями уши, потом схватил комок земли. Но бросить не успел — суслик прыснул от него и прямо к бригаде…
И вдруг Лешка рассмеялся: «Господи, чего же проще-то? Ой, спасибо суслику — надоумил!»
И побежал Лешка через поле. Напрямик до бригады километра три. В ботинки набивается песок. Ноги утопают в мягкой пахоте — тормозят. Но добежал.
Треск пускача в бригадной тишине мог разбудить мертвого, но не деда Витю. Лешка выбрал крайний от деда трактор и на тихих оборотах укатил прочь.
У солончака зацепил тросом севший в грязь трактор. Трос натянулся, заскрипел. Из выхлопной повалил черный дым. Содрогаясь, трактор двинулся вперед маленькими рывками.
— Ничего, ничего, ничего, — подбадривал Лешка себя и трактор песенкой из кинофильма «Бумбараш». — Сейчас мы его вызволим, а тебя на место доставим.
Мотор стонал и надрывался, а оба трактора не двигались. Лешка засмотрелся назад, а когда обернулся — обомлел: гусеницы нового трактора тоже ушли в грязь. Сухой была только верхняя корочка земли, а под ней болото. И этот трактор повис на брюхе, болтая вхолостую гусеницами.
Солнце стремилось к полудню, шпарило спину, а Лешка, загребая ботинками песок, спешил к третьему трактору.
«Зачем подогнал прямо в лоб? Нужно было сбоку, по сухому», — объяснял он сам себе.
Теперь Лешка был ученым. На третьем тракторе подъехал к солончаку сбоку. Зацепил трос и…
«Все-таки нужно было под меньшим углом вытаскивать. Кто же ставит трактор почти поперек севшему, идиот!» — ругал он кого-то, а скорее всего себя, вылезая из кабины ставшего беспомощным третьего трактора.
Бросить бы все и убежать. Но куда? И он побежал… За четвертым. Напрямик через пахоту.
Дед Витя храпел по-прежнему, только уже в холодке. Этот трактор Лешка угнал по-воровски и тоже посадил — не владели руки. Потом пятый…
Садилось солнце. В болоте стояло пять тракторов. Такое скопище железной мощи у всякого вызовет восхищение. На капотах издевательским блеском играли закатные лучи.
Лешка сидел на колесе прицепа и глядел туда, где в красноватом зареве горизонта метался по опустевшей бригаде дед Витя.
«Будешь знать, как спать, — думал он. — Так тебе и надо. Проснулся бы раньше, может, ничего и не было бы».
Повозились механизаторы после концерта на совесть. Злобой, а потом насмешками довели Лешку до слез. Тракторы, конечно, вызволили, а бригадир пообещал Лешке влепить в характеристику «благодарность».
На том и закончился Лешкин звездный час, затянувшийся до самых потемок. Настя одна и посочувствовала ему молча. Он это видел. Придет ли она завтра?
Неторопливо укладывалась на отдых степь. И вскоре задремала, чуткая и настороженная, окруженная дозорными огнями широко раскиданных по ней целинных поселков и бригад.
Не мигала, не качалась на столбе у столовой лампочка. Светила ровно. Тихонько постукивали тельцами о ржавый ее абажур ночные мотыльки. Так же ровно плыл электрический свет в потемки, растворяясь в них, и, может, манил из ночных глубин запоздалого путника, в кровь сбившего ноги на коварных ночных дорогах. Ночь в целинных степях — мастерица напустить дурмана в глаза: пригладит бугры и колдобины, сместит расстояния и приветит недосягаемыми, а то и несбыточными огнями.
Прошла добрая половина ночи, а в пятой бригаде не спал один человек — бригадир. Ворочался, кряхтел в ответ на злобное шипение жены. Пробовал заснуть, вновь ворочался, вновь закуривал и думал…
Да и как уснешь, если не сегодня ночью, так завтра утром обязательно будет дождь. Об этом весь вечер кричал закат, и резкие порывы ветра — раз ветер, значит, дождь. А это еще один день коту под хвост. А земля подошла, словно тесто в квашне, и каждый лишний день без сева — преступление. Только ничего не сделаешь с мокрой пахотой: облепит грязью сошники и колеса — ни туда, ни сюда.
…Уснул бригадир далеко за, полночь, и сон его был таким же тревожным и настороженным, как ночная степь. А немного погодя, сначала вдалеке и тускло, потом все ближе и ярче высветили темноту грозовые всполохи. Вот они охватили полнеба. И как бывает в казахстанских степях, неожиданно и ярко, до рези в глазах полоснули небо от края до края сразу несколько молний, будто раскололи его вдребезги.
Над пятой бригадой гроза. Она билась в стекла, долбила шиферные крыши домов, смывала штукатурку со стен — бесилась до рассвета.
А утром взошло солнце, молодое, ласковое… Небо под ним было прозрачным. Натерпевшись за ночь страха, горласто и радостно приветствовал обновленную степь Настин петух. Он тоже любил жизнь!
Проснувшись, Лешка не застал дядю Васю. Увидел кое-как заправленную койку да недопитый чай на столе — бригада, невзирая на ночной дождь, видно, готовилась к посевной. В окно слепило солнце.
Что ж, видно, после вчерашнего «рекорда» его оставили в бригаде на положении аристократа. «Чем плохо», — подбадривал он себя, натягивая не обкатанную в настоящей работе спецовку, зашнуровывая крепкие рабочие ботинки. Но ощущение собственной никчемности и непричастности к делу зрело в нем запоздалой тополиной почкой — еще день, от силы два, и она лопнет, затрепещет на ветру крохотным зеленым фонариком.
В столовой Настя ошпаривала кипятком большие армейские термосы — готовила их к вывозу обеда в поле.
— Я уж думала, с голоду помрешь, не проснувшись…
Шутка походила на издевку. И странное дело: в хлопотливой сегодняшней поварихе ни капельки не осталось той, «подлунной», Насти. Ради чего он, балбес, переживал? Нафантазировал черт знает что.
Лешка позавтракал и взглянул на быстрые, обляпанные жиром Настины руки.
— Спасибо, пойду, — но не уходил. Чего-то выжидал.
— Иди, — не отрываясь от работы, пожала плечами Настя: мол, мне-то какое дело? И Лешка побрел на улицу. На ходу для острастки ухватил какую-то железяку и поволок ее к знакомой куче.
…Не замедлил пожаловать этот легкий на помине Орлик. Залихватски развернул у речки новенький КамАЗ и с шиком притормозил у Лешкиных «сокровищ». Легко выпрыгнул из кабины, хлопнул дверцей, будто Лешкино ружье выстрелило, и закурил. В расстегнутой кожаной куртке, в кожаной граненой кепке, высокий, осанистый и, судя по всему, сильный парень лет двадцати пяти.
Он обошел вокруг кузова, деловито проверил надежность веревочных узлов на брезенте, который прикрывал груз, деловито пнул ногой задний скат. Достал из-под кузова резиновое ведро и властно потребовал пальцем Лешку. Тот подошел…