— Дурак, — вздохнул он, вспоминая недавнего «благодетеля» и почему-то Лену. — Эх, Лена, Лена…
Тишина. Она будто подушками обложила уши, даже мысли и те онемели. Выстрелить бы в воздух, просто так, разогнать это наваждение. Но передумал — пожалел патрон.
Надо сказать, что больше, чем просто так, он не стрелял. Просто так он без промаха наловчился попадать в пустые бутылки и консервные банки и давал пострелять другим.
Ружье это, двадцать восьмого калибра, с длинным стволом, искореженным внутри оттого, что вместо дроби применяли подшипниковые шарики, было, конечно, убогим, но стреляло. А это главное. Его привез в училище неизвестно откуда Славка и вскоре променял Лешке на брюки. Оба были довольны.
А ранней весной он вышел на охоту. Его провожали всей группой, нацепили сумку для стреляных уток. Лешка дотемна бродил среди весенних разливов Ишима и палил, палил на совесть. Увидит в небе стаю уток — бах, бах! Утки, конечно, летят дальше, а Лешка ждет, задрав голову, — не упадет ли какая? Нет, не падает.
Утка в небе — предмет охоты. Ни глаз ее не видишь, ни живого тела не ощущаешь. Стреляешь, не задумываясь, что можешь лишить ее совсем не абстрактной, а реальной жизни. Лешка уверен — поставь эту утку мишенью вместо бутылки, он не смог бы нажать курок. И каким он стоял растерянным, когда увидел в полуметре от ржавого лемеха, по которому только что стрелял, как по мишени, подбитого им кулика. Тот трепыхался, затихая, в мелкой лужице, неестественно подвернув голову. По тонкому клюву стекала кровь. Видно, срикошетило… Он поднял кулика за крылышко и положил на сухой бугорок…
Больше он не ходил на охоту. А ружье — вот оно, в руках, и стреляет по-прежнему.
…Пятую бригаду он принялся изучать издалека. Сначала увидел несколько добротных шиферных крыш с такими же добротными телевизионными антеннами. Погодя проступили из степного марева разбросанные вдоль речки неказистые строения. Они стояли в сторонке от ухоженных домов и напоминали своей заброшенностью деревушку, в одночасье оставленную жителями. Ушли люди, а деревушка стоит себе наперекор всем срокам. Поскрипывает обветшалыми ставнями, попахивает жилым духом, который, наверное, до последнего часа сохранят трухлявые стены.
Встретилась полуразобранная сеялка с опущенными в рабочее положение сошниками: те, как солдаты в бою, до последней секунды своей механической жизни словно пытались уложить зерна в борозду, прорезав ее даже поперек дороги, да так и остались стоять на обочине, заржавелые и никому уж не нужные на этих полях. Погрузит их хозяйская рука и отправит на переплавку. И обретут они новую, может, совсем не изведанную ими жизнь.
Потом культиватор без колеса. Словно в агонии вонзил он лапы по самую раму в землю, но не поднять уж им ее, не перевернуть. В стороне от домов на ровных площадках виднелись новые и отремонтированные сеялки, культиваторы, плоскорезы… Они, будто войска на исходном рубеже, только и поджидали команды.
Лешка не утрудил себя лишним любопытством к металлолому, а зашагал прямиком к новым домам, вернее, к одному, над дверью которого красовалась поблекшая от дождей надпись: «Столовая».
День заметно шел на убыль, и был сейчас в столовой то ли поздний обед, то ли ранний ужин. Меж столами летали сумерки, и сидели лишь в уголке за столиком двое мужчин в замусоленных рабочих одеждах и вяло, без интереса беседовали, как беседуют надоевшие друг другу люди, которым не то что беседовать, а ругаться меж собой и то неинтересно. Стоял перед ними одинокий салат из квашеной капусты, початая бутылка портвейна и два стакана. Заслышав скрип рассохшихся половых досок, они смолкли, воровато обернулись, а бутылка (чудо!) исчезла.
«Фокусники» меж тем облегченно, даже разочарованно, вздохнули — перед кем, мол, спасовали. Но души их, видно, томились по свежему собеседнику. Потому глаза их при виде Лешки постепенно наполнились мыслью, обновленной и любопытствующей.
— Терпеть не могу этого скрипа, аж нутро выворачивает, — сказал тот, что помоложе, с простецким лицом, и поглядел на Лешку выжидающе…
— И гвозди эти проклятые повылазили, все сапоги об них изуродовал. Во глянь! — задрал выше стола ногу тот, что постарше. И оба принялись внимательно изучать сапог.
Лешка не знал, как себя повести, что предпринять: происходящее походило на хорошо отрепетированный водевиль. Неизвестно еще, какая роль отведена здесь ему. И, боясь попасть впросак, он помалкивал…
Уже минут через десять дядя Вася и Петруха, так они представились Лешке при знакомстве, вызнали о нем, как говорится, от и до, потом выложили и все бригадные дела, какие им известны.
Так Лешка узнал, что оба они трактористы, что повариха Настя — Петрухина жена. Она и повариха и буфетчица. Что сев начнется через день-два, коль не затянут обложные дожди, а бригадира зовут Врангель.
Лешка почувствовал себя уютно. Хмельная болтовня его забавляла. На фоне собеседников он казался себе намного значительнее. Он постоянно ловил на себе любопытный и изучающий взгляд Насти. Облокотись на стойку, она пристально глядела на Лешку, а поймав ответный взгляд, лукаво и недосказанно улыбалась. Это и будоражило и злило. Черт знает что такое! Замужем… Видно, дама оторви да брось.
Петруха затянул «Калинку» и порывался сбегать за гармошкой. Его не поддержали, он обиделся и ушел. То же пора сделать и Лешке, но он медлил, сам не зная почему.
— Меня, например, кличут Махно, — заявил дядя Вася;— Ведь они, черти, неграмотные, чего понимают? Не стригуся, хожу мохнатый, значит, есть Махно. Но ты меня так не обзывай. Зови просто дядей Васей.
— Все понял. А Врангель? Тоже кличка?
Взгляд дяди Васи на миг стал озорным:
— Ну что ты, что ты, — замахал руками и вкрадчиво задышал Лешке в ухо. — Фамилия ему — Врангель. Не доходит? Видно, родственник тому… — Он неопределенно махнул рукой. — Я еще раскопаю это дело! — погрозился кулаком.
Он заговорщицки подмигнул Насте, и Лешка не уследил — дядя Вася врал так вдохновенно, что невозможно было заподозрить.
— А ты не засиживайся тут, на меня не равняйся. Ты прямо сейчас иди к нему, — распалялся дядя Вася. — Так, мол, и так! Пришел я, товарищ Врангель, в полное ваше распоряжение. Ну и все остальное ему выложишь. Иди. Да, чуть не забыл — на днях новый «Кировец» в бригаду пригонят, так ты себе его требуй. Стучи кулаком — он это уважает…
Дядя Вася заботливо проводил Лешку на улицу и указал дом бригадира Врангеля. Одобряюще улыбнулась Настя и… подмигнула. Но каким-то порочным получилось это подмигивание, неприятным. Только сейчас Лешка заметил, что и красота ее отдает какими-то непривычными глазу оттенками. Это он тоже причислил к порочности и ушел насупившись.
У крыльца указанного дома стоял знакомый мотоцикл с коляской, а на крыльце его хозяин. Задрав голову к чистому небушку, он ковырялся спичкой в зубах. Это и был бригадир — недавний Лешкин «благодетель». И стало понятным поведение того на дороге. Переживает, видно, мужик за такую фамилию, а тут он вылез с Маяковским. Кому ж понравится, когда тебя все время подначивают. Он укорил себя за бестактность, но крыльцо в двух шагах и бригадир тоже…
— Здравствуйте, товарищ… — Лешка хотел сказать «Врангель», но, взглянув тому в глаза, зажевал это слово. — Товарищ бригадир.
Получилось виновато и заискивающе. «Просто глупо получилось, — отметил он про себя. — И это «здравствуйте», когда уже виделись…» Переборов застенчивость, он выдавил развязную улыбку, стараясь тем дать заявку на полную самостоятельность, и сообщил:
— Я приехал…
— Со свиданьицем! — оборвал его бригадир. — Фамилия моя Добрик, а зовут меня Иваном Алексеевичем, понял? — и, дождавшись утвердительного кивка, грозно закончил: — А все Врангели в двадцатых остались!
«Эх, дядя Вася, дядя Вася, — только и подумал Лешка. — Видно, скука вас тут заела. А Настя-то… Какое коварство!»
Бригадир не стар — тридцать лет, и бригадой руководит не много и не мало — второй год. Заочно учится на четвертом курсе Целиноградского сельхозинститута, но уже второй год берет академический: ни весной, ни осенью не удается вырваться на сессию. Сезон есть сезон. А бригада как была до него на последнем месте, так пока и осталась. Когда сменял своего предшественника — чувствовал себя героем дня. Но день тот давно прошел, и нынче под глазами потемнело от бессонных ночей да всяких неурядиц. Все оказалось совсем не так, как думалось и мечталось. Но верил, что долго так продолжаться бригадные дела не будут.