Лешка пока не вникал и потому многозначительно промолчал, с любопытством разглядывая Жорину конструкцию.
— Тут главное — в идею вникнуть.
Лешка утвердительно кивнул: да, мол, в идею вникнуть — это хорошо, и придал лицу глубокомысленное выражение. Жоре «понимающий» слушатель явно симпатизировал.
— А идея моя простая, как все великое. Да, да! Вот какая, скажи, может быть идея у этой пьяни? — он кивнул на дядю Васю с Петрухой. — Да никакой! Потому что пьянь! А у пьяницы в голове не идеи, а бестолочь. Вот и мытарят Настюху с утра до вечера, а зальют глазки — буянят. Бестолочь тоже выхода требует.
— Идейный какой, — обиделся дядя Вася.
— Может, трибуну притащить с красным сукном? — обозлился Петруха. Но было заметно, что оба сознают внутреннее превосходство Жоры, а куражатся лишь потому, что есть свидетель — Лешка. Ни дяде Васе, ни Петрухе не хотелось быть посрамленными в его глазах. Но Жора щадить их не собирался:
— Вот, скажем, приедет сюда американский журналист, так? Увидит вас и что напишет о нашей стране?
— Пусть клевещет, — обреченно вздохнул дядя Вася.
— Пусть, — согласился с ним Петруха. — Мы выдюжим.
Но Жора их не слушал. Он слушал себя:
— А я ему — пожалуйста, господин хороший! Во-первых, я идеальный муж и незаменимый в бригаде человек. Во-вторых, во мне живет идея. А идея такая, что взлететь хочется без помощи других. Вот так-то!
Жора вновь вытер рукавом пот со лба:
— Летел я самолетом в Москву и не почувствовал, что лечу. Сидишь как баран, привязанный ремнем, точно на убой тебя везут, и таращишь глаза на соседскую лысину. И такая взяла тоска, аж захотелось плюнуть на эту лысину, только забоялся. Вот, думаю, столько я мечтал взлететь, во сне видел себя в небе: и ветер в лицо, и высота — жуть. А тут на тебе — вроде лечу, а вроде сижу…
Вылез из того самолета, плюнул с досады. Тут она и зацепила меня — идея. Крепко пригрел ее, родимую. Мотоцикл «Юпитер» для дела купил. Колеса к тележке сгодятся, а движочек — вот он! Ничего, еще потянет, дай срок!
…Давно все разошлись, а Лешка все раздумывал над увиденным и услышанным. Жора его поразил «идеей». Расскажи он о таком чудаке в училище — засмеют или почтут за неудачную «мюнхаузенскую» шутку. В наш космический век человек изобретает велосипед? Но Жора сидел рядом и взахлеб делился идеей. И Лешка понимал его. Теперь, ему казалось, он понимал и того парижского портного, который на матерчатых крыльях сиганул с Эйфелевой башни и разбился. Он, как и Жора, был одержим.
У Лешки нет «идеи», как нет ее у Петрухи с дядей Васей. Он почувствовал вдруг себя обделенным и усомнился в своем превосходстве над окружающими.
Может, то же испытывают и дядя Вася с Петрухой в присутствии Жоры?
А какое, наверное, прекрасное состояние — одержимость! Если вникнуть, как говорит Жора, в суть бытия, то получится, что все новое, все самое прогрессивное вносят в нашу жизнь именно такие, одержимые идеями люди. Их иногда не понимают, высмеивают, сторонятся. Они чуточку непохожи на остальных, но знай делают свое дело. Страдают, терпят насмешки, но своего достигают. И даже если идея эта не нова, они живут ею, а не мифическим будущим, как Лешка.
И бригадир непохож на всех — тоже непонятен. Может, и он одержим какой-нибудь идеей?..
Лешка зло швырнул в кучу последнюю на сегодня железку и пошел в столовую. Запах чернозема витал по бригаде, бодрил тело, легко щекотал ноздри. Дышалось глубоко и свободно.
В столовой он оказался последним. Молча взял из Настиных рук тарелку супа, хлеб…
— Ты почему не здороваешься, а? — с наигранной обидой спросила Настя. — Иль в училище не обучают?
Лешка промолчал.
— Слышь, что скажу, — зашептала Настя и поманила его пальцем.
— Ты, это… — горячий шепот защекотал его ухо. — Петруха ружье хочет у тебя выдурить… Так не давай, хорошо?..
Лешка стоял, словно наэлектризованный горячим шепотом, и ничего не смыслил из сказанного.
— Не понял, что ль? — Настя вновь обхватила его голову теплыми руками, вновь задышала у самого уха…
— Ну, понял?
— Да, — почему-то шепотом ответил Лешка и пошел на свое место. Настя интригующе улыбнулась:
— Мы с тобой сговоримся…
Солнце к тому часу поостыло, осторожно коснулось краешка горизонта. Лешке показалось, что оно отпрянуло на миг, словно от неожиданного прикосновения чужой руки, но затем мягко опустилось за далекую черту. Знакомая прохлада разбуженных полей пробрала тело до дрожи.
Еле уловимые прежде тракторные шумы набирали силу. Заканчивался трудовой день, и спешили в бригаду с боронования трактористы. Громоздкие прицепы с боронами оставались на ночлег прямо в борозде — зачем без толку волочь их туда-сюда, а тракторы, что дикие жеребцы, неслись к бригаде напрямик через пахоту со всех четырех сторон. Казалось, что трактористы затеяли игру вперегонки.
И вот уже двигатели прямо захлебываются в разноголосье, перебивают друг дружку режимами работы регуляторов. А вот один на стоянке, второй, третий… И двигатели поочередно глохнут. Распуганная было тишина вновь обступает бригаду, стискивает уши до звона.
Лешка видит издали, как выпрыгивают из кабин трактористы, оглохшие от многочасового шума, что-то орут, хохочут, хлопают себя по груди, по бокам — выколачивают пыль из комбинезонов. Сильные, уверенные в себе люди. И кажется, рыбья кость от недавнего ужина застревает в Лешкином горле. Он представляет себя жалким и никчемным, только и годным для роли «мусорщика».
— О-хо-хо, — по-старушечьи вздыхает за него недалекая речка. Он чувствует, что продрог, и плетется к общежитию.
Вечером было собрание.
— Товарищи! — попросил внимания бригадир, когда все собрались в красном уголке.
— Поприветствуем нашего дорогого бригадира! — И Петруха, дурачась, яростно захлопал в ладоши. Кое-где захихикали. Бригадир стерпел.
— Товарищи! — продолжал он. — Сегодня мы собрались не просто для того, чтобы поставить птичку в протоколе. Мол, обсудили, решили и постановили, а переступили порог и позабыли. Сегодня мы собрались, чтобы всерьез подумать, как выбиться на первое место в совхозе…
Тесный зал охнул от неожиданности:
— Ну хватил…
— Ну выдал речугу…
— Не в ту степь поехали, бригадир…
— Из грязи в князи…
А бригадир хотя и ожидал такой реакции, вдруг заволновался и позабыл подготовленные загодя слова…
— Вот, к примеру, ДТ-54 — всем тракторам трактор! — сказал он с хитринкой и услышал в ответ взрыв хохота механизаторов. И уж серьезно добавил: — А смеяться ни к чему. Конечно, он не «Кировец», но в свое время службу сослужил на совесть. Вот вам и ответ — неплоха наша бригада, да устарела методом…
Или вам что? Нравится жить в грязи? Вы же сами клянете на каждом углу эту дыру! — Голос бригадира приобрел угрожающие нотки. — Вы же сами рветесь на асфальт, в Дом культуры. Чтоб на людях, да при галстучке, чистенькими и аккуратненькими.
А что получается? Дом культуры на центральной усадьбе пустует, а вы здесь чешетесь, да вино некоторые, как поросята, хлещут…
Я к чему толкую? К тому, что коль подфартит нам выскочить на первое место — бригаду эту к чертовой матери! Все на центральной усадьбе жить будем. И работать по-новому, и отдыхать. Я же за вашу будущую жизнь ратую!
— Ура-а-а! — завопил Петруха. — Обогатитель топливного насоса вытащу, трактор на износ пущу ради моего светлого будущего!
Но Петрухина «шутка» в этот раз не прошла. На него прицыкнули. Было много дельных и несуразных предложений, но все быстро сошлись на том, что попробовать, конечно, отсеяться раньше всех надо. Время было позднее, и никто не хотел засиживаться до звезд, потому перечить бригадиру не стали.
Затем начался фильм про любовь на сельской почве, и все разошлись по домам. Остались Лешка с Настей да несколько сонливых трактористов. Но и те вскоре, почесываясь и позевывая, побрели к выходу — завтра рано вставать.