— Дадим слово опоздавшему, — с осуждением сказал Васильев. — Хорошо, что у меня было небольшое сообщение, а то вас пришлось бы ждать.
— Меня вызвали к больному, — объяснил Кулябкин. — Так уж получилось.
Хромая он подошел к свободному стулу, огляделся, поставил коробку с гномами к стене. Врачи заулыбались.
— А можно сидя? — попросил Кулябкин. — У меня жмут туфли.
— Как вам угодно, — сказал Васильев нетерпеливо и поглядел на часы.
— Сейчас, — сказал Кулябкин. Он достал из портфеля кардиограммы, поднялся и положил их перед профессором. — Тут четыре случая, — разъяснил он. — Мне непонятных.
— Мы ждем вашего доклада, сообщения, чтобы вместе разобраться, а вы… — Васильев развел руками и поглядел на застывшего заведующего — тому, видно, было неловко за своего врача.
— Что же я могу сделать? — сказал Кулябкин. — Думаю, и вам тут придется поломать голову… Я был поражен, когда это впервые увидел…
Ироническая улыбка вспыхнула на лице Васильева и погасла, вроде бы стерлась.
— И вы утверждаете, — через минуту спросил он, все еще разглядывая кардиограммы, — что это снято у одного и того же больного?
— В том-то и дело, — развел руками Кулябкин. — По две пленки у каждого, до и после кислорода. С интервалом в один час.
— Но этого быть не может! — воскликнул Васильев, и Борису Борисовичу показалось, что профессор бледнеет. — На всех первых пленках есть инфаркт, а на вторых — нету. Выходит, что у вас исчезал зубец, который считается необратимым?
— Вот это и меня смущает, — согласился Кулябкин. — Но раз он все же исчезает, значит, те неправы.
— Кто «те»? — едва не крикнул Васильев. — «Те» — это все.
— Все, — опять согласился Кулябкин. — Все неправы.
Васильев встал из-за стола, прошелся.
— Тогда расскажите, что вы применяли. Чем лечили этих больных?
— Ничего нового. — Борис Борисович пожал плечами. — Вернее, что и всегда. Только, может, давали больше кислорода, до тысячи литров. Происходило это так: приезжали, снимали кардиограмму, давали кислород в течение часа, а потом снова снимали кардиограмму.
— Просто и неправдоподобно, — сказал Васильев. — Слишком просто для такого открытия. Или вы что-то еще забыли.
Кулябкин подумал.
— Разве одно, — сказал он. — Мы приезжали к больным в первые минуты инфаркта, в первые полчаса. Возможно, омертвение сердечной мышцы наступает позже. — Он подумал. — Сегодняшние инфарктные бригады видят этих больных в более поздние сроки… А мы имеем кардиограф на линейной машине… Вот и все, — сказал Кулябкин. — Другого я ничего пока не мог придумать.
— Мистика!
— Да уж, — согласился Кулябкин. — Я-то понимал, что мне сразу не поверят.
Васильев поглядел на ленту, потом махнул врачам.
Заскрипели стулья. Кулябкин схватил «гномов» и тоже стал придвигать стул, но места около профессора уже не было.
Он походил со стулом по кабинету и поставил его позади всех.
— Мистика! — повторил Васильев. — Значит, — сказал он, — если приблизить кардиографическую службу к больному, то можно иногда избежать омертвения сердечной мышцы. Открытие, открытие… Такого еще никому не удавалось…
Он поднял глаза, медленно оглядел кабинет.
— А где же Кулябкин?
Борис Борисович вздрогнул.
— Я здесь, — сказал он из-за стульев.
— Борисыч, — уборщица Анна Тимофеевна поплевала на горячий утюг. — Я тебе халатик готовлю. Будешь еще красивше.
Она рассмеялась своей шутке и тут же припечатала утюгом, как вальком, по неглаженному.
— Надевай!
Он стоял у окна. Только что из гаража подъехала машина, водитель Володя Корзунков елозил по стеклу тряпкой, наводил марафет. Юраша и Верочка пронесли через двор баллоны с кислородом, уложили в машину и пошли назад, мирно о чем-то беседуя.
«Бригада сегодня что надо, — подумал Кулябкин. — И шофер ничего, при необходимости и сто выжмет…»
Он залез в рукава халата, повернулся к Анне Тимофеевне.
Она полюбовалась на Кулябкина, сказала вроде сама себе: