— Ну так занимайся, — предложил Кулябкин.
— Нет, — сказал Сысоев. — Я человек благородный и чужих открытий не беру. Я, Боря, хочу сам. Это, возможно, мой единственный маленький недостаток. Как-то неудобно всю жизнь потом сознавать, что ты снял чужие пенки, это меня будет угнетать, Боря. — Он засмеялся. — Но ты не волнуйся, найдутся обязательно «изобретатели» твоего открытия. И тогда ты начнешь кусать локти, говорить о человеческом неблагородстве…
Он прошелся по ординаторской, высоко и торжественно поднял правую руку.
— Я понял, Боря! — воскликнул Сысоев. — Отсутствие честолюбия, как и его излишки, самый страшный человеческий недостаток. Ты, Боря, обязательно умрешь от скромности.
Он сложил руки, воздел глаза к небу и пропел:
— А-аминь!
— А гномы живые? — спрашивала Бориса Борисовича Юлька. — А почему глиняные? А можно по телефону? Ой, — закричала она, — мама просит трубку…
— Ну, как доклад? — спросила Лида. — Был Васильев?
— Был, — подтвердил Кулябкин. — Сказал, неплохо.
— Поздравляю, — сказала Лида. — Очень, очень за тебя рада. Я даже не видела, когда ты занимался… — Она попросила: — Только не задерживайся утром. Я буду ждать. Не хочется оставлять Юльку одну.
— Но я обещал зайти к Тане, — снова объяснял он.
Лида молчала.
— Это мне назло? — спросила она тихо. — Ведь у тебя тоже болен ребенок.
— Выслушай меня, — сказал Кулябкин. — У Ивана Владимировича рак. Он безнадежен. Я обязан, я должен быть там…
Он удивленно поглядел на гудящую трубку и положил ее на рычаг.
— …А я вот как считаю, — с вызовом сказала Верочка: — Если уж отношения, так на равных. Если я тебя уважаю, то и ты меня уважай. Чтобы без этого самого, без эгоизма.
— Надо бы сходить к диспетчеру, — перебил ее Кулябкин. — Взять рецепты.
— У меня есть, — отмахнулась Верочка. — А вот я знаете как поступила? Он еще только начинал куражиться, я ему тут же дверь настежь. Чеши, говорю, и чтобы духу твоего рядом не было. Я вам, Борис Борисович, вот что… с полным авторитетом: без мужчины, конечно, не жизнь, но и с таким, как мой, тоже не праздник. Еще подумаешь, когда хуже.
Кулябкин поднял кубик.
— Гномик испугался жука, — сказал он, — и отступил на пять клеток… Не каждый может начинать игру с первой клетки, когда уже столько пройдено.
— По-разному бывает, — Верочка подкинула кубик. Он упал на край стола, перевернулся и покатился по полу. — Шесть! — сказала она и заглянула в правила. — Гномик засыпает крепким сном и должен ждать, когда все игроки перегонят его. Ну вот, — разочарованно сказала она.
Хотела что-то прибавить, но по селектору объявили вызов.
— Поехали, — с некоторым облегчением сказал Кулябкин. — А я подумал: давно что-то не было…
— У тебя какой размер туфель? — Кулябкин повернулся к Володе.
— Сорок первый.
— Да ну? — обрадовался он. — И у меня. Может, обменяемся? Я в своих работать не могу, неразношенные. А тебе все равно сидеть.
— Чего же надели? Думать нужно было.
— Доклад мой на конференции, — он отчего-то показал на галстук, — вот жена и настояла… Неудобно, говорит, в старом…
— А если мне не подойдут? — спросил Володя.
— Тогда уж я потерплю, — пообещал Кулябкин.
— Ладно, — сказал Володя. — Меряйте. Только без этого: снял — надел. До утра, если в порядке…
— О чем говорить, — пообещал Кулябкин. Он взял стоптанные, покривившиеся туфли, надел их, пошевелил пальцами и блаженно вытянулся.
— Другой разговор.
— Можем совсем махнуться, — предложил Володя.
— Я бы рад, — засмеялся Кулябкин, — только жена не поймет.
Он поглядел в ветровое стекло, кивнул в сторону дома:
— Заезжай здесь. Там чего-то роют, не проехать.
Они медленно поднимались по лестнице: Борис Борисович впереди, за ним Верочка и Юраша. Родственник больного здорово отстал, в нижних пролетах слышались его шаги.
— Ух, высотища! — сказала Верочка, приваливаясь к стенке. — Как девятый, так обязательно лифт не работает. Руки-ноги за это пообрывать управдому…
— Поменьше булки есть нужно, — посоветовал Юраша. — А то всю прыгучесть потеряла.
Верочка что-то хотела сказать, но Борис Борисович предостерегающе покашлял: болтливости и несобранности он не любил.
— Еще чуть-чуть, — сказал он, забирая у Верочки врачебную сумку. — Три этажа. Не задерживайтесь.
Кулябкин снял кепку, хотел положить ее на тумбочку, но передумал: вышитая, накрахмаленная дорожка показалась ему неприкосновенной. Он огляделся и закинул кепку на вешалку.