Пробежала босиком по полу, выключила свет и быстро бросилась назад, к кровати. Заскрипели пружины.
— Голова горит… И главное, взять его просто, легко, ничего не стоит его взять, сам он идет на это, а я боюсь. Не знаю чего, но боюсь… — Подумала и вдруг призналась: — Таланта его страшно. Незащищенности. Тонкости его. А если не убережешь? Сломаешь?
Я услышала, как она шарит в темноте по стулу, нашла коробок, чиркнула спичкой — высветились в темноте глаза, часть лица, пальцы.
— Ты табака не любишь? — Поднялась, распахнула форточку, да так и осталась стоять босиком, в белой рубашке около окна.
— А потом, — сказала она, — тащу я за собой порядочный опыт, как теперь это зовется. Вагон и маленькую тележку. Так что, ему эту тележку возить или мне самой?
Она сказала печально:
— Я тут недавно обидела его. Знала, что обижаю. По самому главному бью, но ударила… Подумала, пусть он во мне усомнится, разочаруется, помочь ему захотела…
— Зачем?
Она вздохнула.
— Говорю: «А если искусство твое, Володя, никому не нужно? Если оно так и останется на твоих стенах, что же тогда?» Он при всей своей трудной жизни — счастливый, Люба, человек. И как раз тем счастлив, что в способности своей, в предназначении высшем ни разу не усомнился. Он мне сам говорил, что не может художник по-другому. И даже если это не так, не имеет он права в деле своем и в себе усомниться — иначе это станет его концом. Кто, сказал он, усомнился, того уже давно нет в искусстве.
Она глубоко затянулась, сказала:
— Я еще прибавила тогда: сколько бы, говорю, ты сил ни тратил, а люди все равно понесут бутылки на пункт приема посуды, потому что им двенадцать копеек за штуку дают. Такова цена всей этой красоте.
— А он?
— Ничего не ответил.
Она выбросила окурок в форточку, снова легла в постель.
— Как у тебя с Юрой? — спросила так, будто и не было предыдущего разговора.
— Он в колхозе на месяц.
— Ты, Люба, не торопись со всем этим… Понимаешь, о чем я? Или уже поздно?
— Ничего не поздно, — я отвернулась к стенке.
— Ладно, не обижайся. Я так. Как друг говорю…
Я вдруг стала думать, что было бы хорошо, если бы Юрка сейчас явился ко мне. Позвонил бы, а я открыла бы ему дверь, и обняла бы его, и поцеловала бы прямо при Ларисе. Я чуть не рассмеялась от этой мысли, но вместо смеха вырвался у меня вздох удивления, потому что входной колокольчик заблямкал.
Лариса вскочила, бросилась в ванную и там боролась с халатом, никак не могла попасть в рукава.
— Черт-те что! — ругалась она. — Попроси подождать… Спроси — кто?.. Легли в такую рань, кто угодно прийти может…
Я наконец зажгла свет в коридоре, распахнула дверь. Передо мной стояла Соня. От ветра ее волосы распушились, этакий огромный шар-щетка с бусинками глаз и вздернутой губой суслика. Соня что-то жевала, глядела на меня виновато, точно спрашивала разрешения войти.
— Козочка моя одинокая! — обрадовалась Лариса. — Пришла на огонек. Давай раздевайся. Сколько времени теперь, погляди, Люба? Господи, да неужели час ночи!
Соня вошла в комнату.
— Где же Аня?
— Помирились.
— А, — произнесла она так, словно именно это ожидала услышать. — Я телевизор смотрела, а когда кончилось — дай, думаю, Анну проведаю.
Я залезла в постель. Соня поглядела на нас спокойно, ушла на кухню.
Хлопнул холодильник.
— Фасоль в томате! — ахнула она. — Можно, я съем, девки?
— Конечно.
Вошла в комнату сияющая, разложила еду на столе, стала открывать консервы.
— У меня дома пусто, даже хлеба купить не успела. Моя любимая еда — фасоль, — облизала ложку, зажмурилась.
Мы рассмеялись.
— А вы лучше думайте, — прикрикнула она, — куда я лягу. Раскладушка где-то была…
— В ванной.
Она скоблила по краям банку, подбирая томатный соус.
— Постелю коврик со стенки, — решила Соня, — сверху простыню, а скатертью и занавеской накроюсь. Ночью мне всегда жарко. Подушку необязательно. Сверху плащ — и хватит.
Доела фасоль, выкинула банку в мусорное ведро, ушла в ванную. Было слышно, как она гремит там раскладушкой. Втащила ее в комнату.
— Сейчас свет погашу. Тебе, Люба, рано на работу.
Сняла коврик, постелила простыню, скатерть. Легла, покрутилась с боку на бок. Скомандовала:
— Выключай!
Я подчинилась.
— Ой, Ларка, — сказала Соня, и теперь по скрипу раскладушки я поняла, что она села. — Смех в зале! Веду экскурсию, а один, приличный такой, на меня глаз положил. Уйдет, думаю, или будет потом вопросы задавать? Он догнал меня около дирекции: дайте, говорит, телефончик, девушка, у меня есть научный интерес.