Верочка и Юраша стояли сзади, не хотели проходить раньше доктора.
На лестнице послышалось громкое дыхание, в коридор вышел мужчина.
— Извините, товарищи, — устало сказал он. — Сам сердечник, быстрее не могу.
Одет он был странно. На ногах теплые дамские тапочки с помпонами. Воротник пиджака поднят на манер кителя, запахнут. У шеи пробивался край шерстяного платка.
— Разве вы к себе вызывали? — спросил Юраша, оглядывая мужчину.
— Нет еще. Пока не к себе, к родной тетке. — Он медлил, хотел что-то прибавить, но не решался. — Из деревни приехала, — извиняющимся тоном произнес он, — так что не знаю, как вы на это посмотрите, не прописана у меня.
— При чем тут прописка? — удивился Борис Борисович.
Племянник повеселел, повернулся в сторону кухни.
— Дуся! — закричал он. — Оказывается, можно и к непрописанным.
— Ну и хорошо, — отозвалась та, кого он назвал Дусей. Она вышла в коридор, крупная, басовитая, с черной полоской усов на верхней губе, расстелила на полу тряпку.
Борис Борисович удивленно поглядел на блестящий паркет, вытер ноги.
В столовой оказалось по-музейному чисто.
Он быстрее прошел к следующей двери, невольно слушая, как скрипит под ногами пол, звенит хрусталь в серванте.
Он вздохнул, оказавшись в более темной спальне, — здесь был даже некоторый беспорядок.
За изголовьем широкой деревянной кровати громоздились мешки то ли с яблоками, то ли с картошкой. Больная лежала на раскладушке.
— Тетя Нюся, не спишь? — спросил племянник.
На Бориса Борисовича смотрела не старая еще женщина с бледным, точно пергаментным, цветом лица. Глаза у тети Нюси стеклянно поблескивали и были почти неподвижны, как у игрушки, и вот этот-то блеск сразу насторожил Бориса Борисовича: он выдавал сильную боль.
— Зачем людей потревожил? — слабо сказала тетя Нюся.
Борис Борисович присел на край раскладушки.
— Болит что-нибудь? — спросил он.
Пульс был слабый, едва сосчитывался.
— Болит-то болит, — призналась она, — только, может, поболит да перестанет. Чего по телефонам звонить.
Верочка и Юраша остановились за спиной Бориса Борисовича, ждали указаний.
Племянник сидел в уголке, поджав ноги, безразлично глядел в пол.
— Митя? — будто бы проснулась тетя Нюся. — Ты бы яблочками всех угостил…
— Ничего не нужно, — сказал Кулябкин.
— Свои же, непокупные. Еще зимние.
— Потом, потом, — успокоил ее Юраша.
— Вы лучше скажите, болит что? Сердце? — спросил Кулябкин.
Она пожала плечами и как-то неуверенно показала рукой на живот.
— Теперь уже все болит. — И прибавила: — Почему же вы яблочков не хотите?
Борис Борисович улыбнулся ей одними глазами и стал осторожно поднимать фланелевую рубаху.
— Я вам нужен, товарищи? — спросил племянник.
— Нет.
— Тогда я в другой комнате буду, одну минуточку полежу. — Он поднялся. — Телефон на улице, лифта нет, пришлось побегать. А здоровьишко никуда.
— Что у вас со здоровьем? — поинтересовалась Верочка. — Вы же совсем молодой.
— Молодой, да гнилой. Чего только у меня нету, — он даже рукой махнул. — Давление, центральный нерв раскачан, ремонта требует. Все швы видать.
Он прошел по комнате на цыпочках, осторожно прикрыл дверь.
Юраша перешел на его место, достал из кармана халата учебник физики, стал читать.
Борис Борисович положил руку на живот тете Нюсе и слегка придавил его пальцами.
Пот градом покатил по ее вискам, крупные капли стекали на подушку, озерцами заблестели у глазниц. Мученическая улыбка запеклась на ее лице.
— У вас племянник сапожничает, что ли? — поинтересовался Юраша. — Чего это у него «все швы видать»?
— Нет, — отозвалась тетя Нюся. — Он в пошивочной, дилектор.
— А-а-а, — удовлетворился Юраша.
Борис Борисович надавил сильнее, отмечая про себя, как суживаются от боли зрачки тети Нюси, и внезапно отдернул руку.
Острая, как нож, боль ударила вверх, в диафрагму, и тетя Нюся закричала от неожиданности.
В приоткрытую дверь заглянула Дуся, покачала головой, исчезла.
— Прободение? — Юраша запихнул учебник в карман, подошел к Борису Борисовичу.
— Похоже.
— Дайте я.
Борис Борисович посмотрел на больную: в ее глазах было полное смирение и готовность.
— Нет, — сказал он решительно. — Хватит одного.
— Ну ладно, — безразлично сказал Юраша. — Я только так.
В трельяжном зеркале за изголовьем тети Нюси была видна вся комната. Юраша стоял у горки, разглядывал портреты в тяжелых каменных рамках. На одном была Дуся, худее, чем сейчас, глаза озорные, губы бантиком, в белом колпаке и халате. Внизу виднелись черные верхушки нарисованных букв, но слова прочесть было невозможно.