Разлили по рюмкам наливку, и в комнате запахло смородинным листом.
— Мне нельзя, — Евдокия Никитична прикрыла рукой рюмку. — У меня кролик тушится. Я бегать на кухню должна.
— Как хочешь. — Иван Васильевич потянулся к Игорю, как бы предложил ему чокнуться. — Со знакомством, — сказал он.
— Давайте уж за Веру. Ее день рождения…
— За ее рождение зимой выпьешь — забыл о заговоре Иван Васильевич.
Вера, вероятно, подтолкнула его ногой. Иван Васильевич удивленно поглядел на дочь.
— Я — чо? — сказал он. — Я — ничо. Так просто.
Осмотрел стол, ему явно чего-то не хватало, крикнул в сторону кухни:
— Дусь?! Может, борща дашь? — и повернулся к Игорю: — Как насчет борща?
Закуски было полно, Игорь с сомнением поглядел на нас с Верой, покачал головой:
— Не стоит…
— А я борщ очень уважаю, — сказал Иван Васильевич, принимая от Евдокии Никитичны тарелку кроваво-красного борща с жирными, будто янтарными разводами и огромным куском мяса.
Он зачерпнул густоту ложкой и, обжигаясь и кряхтя, с удовольствием отведал:
— Хорош харч!
Вера подкладывала закуски Игорю. Теперь в центре стола лежал тушеный кролик — большущее блюдо, потеснившее маленькие тарелочки.
— Вот этот кролик, — рассказывал Иван Васильевич охотно, — сегодня утром еще в клетке бегал. Попробуй его на вкус. Телятина! Я его сам готовлю, не доверяю женскому полу. Вымочу в уксусе сколько нужно и тушу на малом огне. На Веркиной свадьбе десяток кроликов на стол пустим. Твое начальство решит, что мы им целого теленка прирезали, спорим?!
Он откинул голову и долго смеялся, пока все за столом не поддержали его.
— Спорим, — повторил Иван Васильевич, вытирая слезы, а затем протягивая руку Игорю. — Хоть сто следователей приведи, а они моего кролика от теленка не отличат.
Он опять так и зашелся от смеха. Игорь опустил голову, быстро взглянув на меня.
— За ваше счастье! — крикнул Иван Васильевич, наливая по новой.
Выпил, не ожидая Игоря, затряс головой:
— Давай, зятек, пей!
— Папа! — напомнила Вера.
Иван Васильевич уставился на нее.
— А что? Как думаю, так и говорю.
Вера вышла в соседнюю комнату, и почти сразу оттуда послышалась музыка.
— Танцы, танцы! — закричала она.
— Куда? Куда? — замахала руками Евдокия Никитична. — Пирожки ведь с картошкой, горяченькие.
— Потом, потом, мама. — Вера уводила Игоря от отца. — Потанцуем, а ты папу пока уведи, ладно?
— Пускай сидит, тебе-то чего? — не поняла Евдокия Никитична.
Вера не оглядывалась. Она протянула Игорю руки и спросила:
— Можно вас пригласить, товарищ старшина?..
К трамвайной остановке мы с Игорем шли чуть впереди Строевых, Евдокия Никитична и Вера вели Ивана Васильевича под руки. Он разговаривал громко, требовал, чтобы его не держали.
— Я тоже хочу зятя провожать! — кричал он.
Игорь был грустным.
— Цирк какой-то, — не выдержал он. — И потом, это вранье с рожденьем — зачем?..
— Ну а если ты ей нравишься? Она же как лучше хотела…
Он улыбнулся, но опять осуждение проскользнуло в его улыбке:
— Значит, если нравлюсь, нужно в психическую атаку идти? Так можно на всю жизнь отбить охоту жениться. Энергия, Люба, в этом деле не помогает…
Подошел трамвай. С Игорем прощались по очереди. Иван Васильевич долго и тяжело жал руку, глядя в глаза. Евдокия Никитична ухватила Игоря за голову, пригнула и поцеловала в лоб.
Двери захлопнулись. И вся семья Строевых одновременно подняла для прощания руки.
Мы пошли с Верой на набережную, а Евдокия Никитична и Иван Васильевич — к дому.
Молчали.
— На отца обижаться глупо, — сказала Вера после каких-то своих раздумий. — Человек он хороший, как и мать… Внуков им хочется.
Ей, видимо, нужно было что-то объяснить мне такое, о чем раньше она никогда не рассказывала.
— Видишь, как живем, — она широко взмахнула рукой. — Все есть. А было — жуть! Когда в город переехали, то сначала в семейном общежитии жили, одна комната на три семьи, простынями перегораживались. Потом я родилась — комнату дали. Отец сел на пол, паркет гладит руками и плачет: мое это — только и повторял. А еще через несколько лет квартиру получили, дачу построили, машину купили, — какая-никакая, а бегает. Живем. И только одного им теперь хочется — чтобы у меня было все по-людски.
Глаза ее горели, ноздри натянулись, как у гончей.
— Ну а дальше? Выйдешь замуж, внуки у них будут, что дальше-то?