Она иронически поглядела еа меня:
— Какой ты еще ребенок, Любка! Дальше ничего и не нужно. Нравится он мне, очень нравится, — тревожным шепотом сказала она. — Я тебе так благодарна! Понимаешь, я уже думала, что и влюбиться-то не смогу, зачерствела душой. Двадцать пять — это много, черт побери! А вот думаю о нем, думаю постоянно, и уже знаю: чего бы мне ни стоило, а нужно его удержать. Так я решила.
Я хотела повторить слова Игоря, что энергия в этом деле не лучший помощник, но решила — не стоит.
Мы дошли до конца набережной. Моросил легкий, почти незаметный сентябрьский дождь. Он едва увлажнил волосы, мелкие капельки искрились под фонарями.
На девятиэтажном доме у площади зажглась, затрепетала могучая реклама «Союзпечати», высветила под собой островерхую маковку пожарной каланчи, напоминавшей часовню.
Вера вздохнула глубоко, подняла голову и сказала:
— Ах, как хорошо, Любка!
Около Вериного прилавка стояла девушка маленького росточка в кожаной юбке, плотно обтягивающей ее задик, бледная, можно сказать фарфоровая, как кукла. Первое, что я подумала, — где-то мы с ней встречались.
— Не переживай так! — уговаривала ее Вера. — Починим. Дело поправимое…
— Да если бы я сама их сломала, а я подруге на танцы дала, а уже с танцев она еле приползла, оба каблука в сторону… — Она вертела головой, точно ее сдавливал воротничок. — А теперь — самой нужно, а идти не в чем… Это же мои лучшие, выходные, сорок пять ре только что выложила.
— Сделаем, сделаем, — успокаивала ее Вера, заполняя квитанцию. — Через две недели зайдешь — ахнешь.
— Через две недели? — Девушка схватилась за голову. — Через две недели!
— А ты думала — сразу?
— Мне ждать нельзя, я в театр вечером. — Она всхлипнула. — Я, может, на этот театр три месяца надеялась, не одна же иду.
Я внезапно узнала свою цветочницу.
— Привет! — сказала я радостно. — Помнишь, ты мне розы продавала?
Она даже рот распахнула.
— Да я и шла-то сюда, чтобы тебя встретить. Думала, ты на приемке.
— Супинаторы сломаны, — объяснила Вера, — поэтому я и говорю: две недели. Нужно, чтобы дядя Митя сделал, а у него работы — сама знаешь!
И она чиркнула ладонью по шее.
— Все же попрошу, раз такое дело… — Я уже держала в руках туфли, пошла к дверям. — А ты подожди, вдруг удастся?
Присела на подоконник около дяди Мити. Он скосил взгляд в мою сторону, отвернулся, потом все же спросил — в чем дело?
— Девчонка одна пришла, как-то здорово меня выручила, супинаторы у нее… И театр вечером…
— Оформляй, — буркнул он, даже не повернувшись.
Я выскочила к Вере; она уже разговаривала с новым клиентом. Девушка благодарно заулыбалась — на моем лице было все написано.
Потом я сидела около дяди Мити, а он насвистывал, разбирая модельную туфлю. Заменил сломанный стержень и, покачав головой, принялся за второй.
— Сделаем человека счастливым… — Он хитро поглядел на меня: — Как просто — сделать счастливым.
Он подышал на помутневшую лаковую поверхность, протер туфли рукавом.
— Иди отдай, — сказал он. — Ишь, как им легко — счастье…
Девушка, казалось, не могла поверить своим глазам. Потом скинула старые, поставила новые на пол, надела и прошлась по мастерской.
— Чудо! — удивилась она. — Ой, девчонки, давайте я вас расцелую!
— Ты уж его расцелуй, своего суженого, а у нас плати за ремонт, — сказала Вера. Она и сама радовалась за девчонку. — Рупь двадцать да за срочность двадцать процентов…
— Конечно, конечно, — заторопилась девчонка, отдавая трешку.
Вера открыла ящик, чтобы отдать сдачу, но девушка уже бежала к дверям. Остановилась, быстро переодела туфли, махнула рукой и выскочила на улицу.
— Стой, стой! — закричала я. — Держи сдачу!
Она уже перескочила через лужу, неслась по другой стороне улицы, подпрыгивая, как счастливый ребенок.
Я вернулась в мастерскую, пропустив в дверях плоскогрудую, узкобедрую, длинную седую даму в очках. Она прошла мимо меня как солдат, точно собиралась отдать Вере рапорт. Положила туфли, одну, другую, неподвижно уставилась на Веру.
— Надо же, супинаторы, — сказала Вера.
Спросила адрес, подклеила корешки на подошву, рассчиталась. Дама повернулась, словно ей скомандовали «кругом», и с той же строевой четкостью двинулась к выходу. Вера подождала, когда закроется дверь, поманила меня пальцем.
— Оставь себе эту трешку, — сказала она шепотом.
— Почему?
Она поглядела на дверь, которая вела в цех.
— Это твое.
Я положила трешку на прилавок, покачала головой: