— А чего в городе-то? — согласилась вторая.
— Коровка у меня есть — молочко свое. Квартира, правда, небольшая — метров двадцать комната, да есть еще комнатенка с окном, под чулан приспособленная…
— Чего же вы там не живете? — спросила Мила.
— Можно, — согласилась соседка. — Только где ненужные вещи держать?
«Господи, как это похоже на Анатолия!» — подумала Мила. Она вспомнила о нем без прежней неприязни, словно это был персонаж из какой-то старой пьесы, в которой ей приходилось играть.
Она сняла с полки чемодан, попробовала в руке — до камеры хранения нужно было нести метров триста — и перетащила в тамбур. Если поезд придет в четыре, можно успеть в роно — оформить направление в пионерлагерь. Хорошо, что я ничего не написала Гоше. Пусть это будет для него неожиданностью.
Первые домики Валунца Мила встретила со смятением. Было это и тревога и радость. И когда поезд стал замедлять ход, она все смотрела и смотрела на поселок, стоя у раскрытой двери, словно боялась пропустить встречающих.
Она сдала вещи в камеру хранения и вышла с вокзала. Перед ней лежал Валунец — такой же, с деревянными домиками, трубой комбината и центром в десяти минутах ходьбы.
Она шла медленно, чувствуя обычную после поезда новизну твердой земли. Кого из знакомых она встретит первым? Испугается или просто скажет, что вернулась одна? Около клуба на нее почти налетел инженер с комбината. Поздоровался и удивленно спросил:
— Наверно, из отпуска? Прекрасно выглядите.
Мила засмеялась. Трудно представить, что в Валунце есть люди, которые не знали бы об ее отъезде. В роно посетителей не было.
— Вернулись? — сказала секретарша, даже не отрываясь от пишущей машинки. — Андрей Захарыч у себя.
Она посмотрела на Милу с явным любопытством, но больше ничего не спросила. Только когда Мила подошла к двери и собралась постучать, секретарша как бы между прочим сказала:
— Ни за что не хотел соглашаться на ваш вызов. Упрямый ужасно!
Она громко постучала по столу костяшкой пальца. Мила вошла в кабинет. Заведующий что-то писал и даже не поднял головы, когда она подошла к столу.
— Садитесь.
Она смотрела на Шутова со страхом. Только сейчас Мила по-настоящему поняла, как был расценен ее отъезд в апреле. Это было дезертирство, побег с работы в самый ответственный момент. Ведь она хорошо знала, что в поселке остается один учитель литературы — пенсионер, которому не справиться с двойной нагрузкой.
Шутов положил ручку, посмотрел на часы и первый раз поднял голову.
— Приехали? — не без иронии спросил он.
Мила кивнула. Она сидела на краешке стула и испуганно глядела на всесильного заведующего.
— Хотите в пионерлагерь? — продолжал он. — В Ленинграде пыльно?
Он усмехнулся и вышел из-за стола.
— Если бы у меня были кадры, — резко сказал Шутов, — то вас, Пискарева, я не подпустил бы к нашей школе на пушечный выстрел.
Он заходил по комнате, поджав и без того тонкие губы. Мила поворачивала голову, куда бы Шутов ни шел, и все боялась спросить, в какой пионерлагерь ее направят.
— Поедете в Маграчево, там лагерь комбината, — наконец сказал он и отвернулся, давая понять, что разговор считает оконченным. — Завтра оформитесь у секретаря.
Она не поднялась и продолжала сидеть на краешке стула. Шутов смотрел в окно, недовольно отбивая ногой секунды, будто хотел сказать, что не желает на нее тратить время.
— Что еще? — наконец спросил он.
— Скажите, учителя литературы уже нашли?
— Учителя? — Шутов резко повернулся. — Это вас волнует? Хотите выразить соболезнование? Очень трогательно! А тогда, в апреле, это вас не волновало?
— Значит, места нет? — робко спросила Мила, чувствуя, как подкатывается к горлу комок.
Шутов удивленно посмотрел на учительницу и неожиданно шмыгнул носом, точно мальчишка, которому стало жалко обиженную девочку.
— Почему же нет места… Место будет.
— И я смогу работать?
— Работайте, — равнодушно сказал он. — Ваш муж тоже возвращается в Валунец?
— Нет, я одна.
— Будете ездить?
У него мелькнула догадка: «Не может устроиться в Ленинграде!»
Мила покачала головой.
— Мы разошлись.
— А-а-а… — Шутов стал раскачиваться, поднимаясь на носки и опускаясь, видимо чувствуя неловкость от неожиданного признания.
— Работа будет, — повторил он. — Работайте. Будем рады.
Мила чувствовала на себе его пристальный взгляд — неловкое состояние, когда тебя рассматривают в упор.