— Где же вы будете жить? — участливо спросил Шутов. — Ваша квартира уже занята.
— У знакомых.
— Да, конечно, это не проблема. Даже у нас есть свободная комната.
— Спасибо, я что-нибудь подыщу.
Она встала и, боясь посмотреть на Шутова, пошла к дверям. Он шел сзади. Мила продолжала ощущать его взгляд, и от этого ее ноги, руки и голова были непослушными и чужими. Неужели то, что она ушла от мужа, как-то изменит отношение к ней, даст право мужчинам предлагать свое гостеприимство, без стеснения рассматривать ее?
— Завтра заходите прямо в кабинет. Документы будут у меня. Может быть, вам хочется в школьный лагерь?
— Да.
— Проще простого. Там нужны люди.
— Спасибо.
— Пожалуйста. Рад вам помочь.
Он засмеялся как-то неестественно и протянул руку. Ей нужно было уйти. Убежать, Она вдруг почувствовала себя беззащитной.
Мила толкнула дверь и торопливо вышла.
…Раскаленное солнце садилось за лес, и казалось, где-то там, на западной стороне поселка, горели деревья. С севера прямо на зарево неслись тучи. Они напоминали лошадей, летящих в аллюре, и Мила видела их взмыленные морды и развевающиеся гривы.
Она подошла к своему дому, туда, где жила раньше, и остановилась — «дома» уже не было. Может, пойти к учителям? Нет, не сейчас.
Она остановилась около Гошиного палисадника. Зарево на небе перегорело, и теперь чуть заметный отсвет мерцал на горизонте за лесом. Она прислонилась к столбу, на котором раскачивался фонарь. И подумала: «Сейчас он выйдет». И когда он действительно вышел, не пошевелилась, не вскрикнула, а продолжала ждать. Гоша посмотрел куда-то вверх, и в этот момент Мила заново разглядела его. Когда же, наконец, их взгляды встретились и Гоша медленно, не совсем уверенно пошел к ней, Мила успела заметить, что волосы его выцвели, стали почти русыми, но продолжали торчать плохо причесанным ежиком. Потом, когда Гоша открыл калитку, он показался ей очень большим, больше, чем улица, которую он заполнил целиком.
— Что же ты не заходишь? — удивленно и не совсем решительно спросил он. Казалось, Гоша не может понять: верно ли то, что она стоит рядом.
— Жду.
— Меня? — Он засмеялся. — А если бы я не вышел еще час?
Мила пожала плечами.
— Ну что мы стоим? Ты же с поезда и ничего не ела. Я сейчас все сделаю. У меня есть колбаса и шпроты. — Он торопился, нервничал. — Ты ни разу не видела, как я живу. Такой беспорядок!
— Лучше побродим. Не хочется в дом.
Он готов был подчиниться любой ее просьбе.
— Я так давно не видела Валунца.
— У нас ничего не изменилось.
— Все равно.
— Тогда пошли. Только нужно предупредить Мишку. Сегодня я дежурный по больнице.
…Они пошли к лесу. И на каждом шагу им встречались знакомые. Тогда они свернули в сторону.
— Просто ничего не могу сообразить… Это так здорово, что ты приехала сегодня! Утром меня посылают на семинар в Ленинград, и мы бы не виделись еще две недели.
— Две недели? — повторила Мила, словно они встречались последние месяцы ежедневно и эти две недели могли стать чудовищным испытанием.
Он ничего не ответил.
— Это не страшно, — спохватилась она, — я все равно завтра еду в пионерлагерь. Даже хорошо, если я побуду с ребятами первое воскресенье.
Он подумал: «А может быть, мне удастся вернуться раньше?»
Они сели на пригорок. Гоша взял ее руку и осторожно подышал на пальцы.
— Ты что?..
— Так.
Он повернулся, разглядывая ее лицо. И Мила тоже посмотрела на него. И весь мир исчез для них. Реальностью были только их глаза.
Он поцеловал ее.
И когда откуда-то издалека тишину потревожил продолжительный гудок, Гоша даже не услышал его. Гудок длился минуту. Прерывался и вновь возникал над лесом.
И Мила поняла:
— «Скорая»!
Она должна была понять это первая.
— За тобой, — испуганно сказала она.
Тетя Оня лежала в палате осунувшаяся и постаревшая. Она безучастно смотрела вверх, через плечо Борисова, и, кажется, не замечала, что происходит вокруг. Неожиданно в ее глазах вспыхнула искра, едва уловимый блеск мысли, точно она поняла опасность, нависшую над ней. Она посмотрела на Феню, Марию Михайловну, Гошу глазами, полными тревоги, и все одновременно улыбнулись ей, но не так, как всегда, а как обычно улыбаются эти люди очень тяжелым больным, — особенно приветливо и благодушно. Тогда она повернула голову, стараясь поймать взгляд Борисова, но он отвернулся и смотрел на кого-то другого. Ей стало страшно. Тысячи раз она видела, как врач слушает больного, ставит трубку к сердцу и что-то узнает, известное ему одному, но сейчас ее охватило сомнение, и она не могла отделаться от мысли, что Борисов не может услышать всю глубину и силу ее боли. Она отгоняла сомнение, пыталась думать о другом, но мысли были навязчивы, и Оня с ужасом понимала, что люди, склонившиеся над нею, не чудотворцы: у них тоже может не хватить мужества посмотреть человеку в глаза.