— Я не хочу… и не могу сегодня уехать в Ленинград…
— Как «не хочу»?
— Не имею права. Тетя Оня…
Сидоров долго простуженно кашлял.
— Неужели вы серьезно считаете, что незаменимы? У нас есть врачи…
— Я считаю, — объяснил я, — что уезжать сейчас — подло.
— Вы, видимо, чего-то недопонимаете, доктор Дашкевич… — Сидоров старался быть убедительным. — Государство посылает вас на учебу. Неподчинение будет рассмотрено как прогул.
— Считайте, что я прогулял.
Я повесил трубку и вышел из ординаторской. В коридоре никого не было. Я испытывал неожиданное облегчение, словно скинул тяготивший меня груз. Теперь я мог поглядеть Деду в глаза.
Я сбежал в приемный. За столом дремала сестра, положив голову на кипу конторских книг. Мишка сидел с Борисовым.
— Идите, — сказал я им. — Александр Сергеевич, вы ведь устали. Вам просто необходимо отдохнуть.
— А ты сам?
— Я днем… если ей станет лучше.
Борисов нахмурился.
— А как же в Ленинград? Не поедете? — спросил Мишка.
— Иди, иди, — сказал Борисов. — Мы его сменим днем.
Он надел плащ и подтолкнул мальчика к дверям.
— Вот и кончилась ночь, — устало, будто бы для себя, сказал он. — Если бы удержать давление.
— Кажется, мы сделали все.
Дед не ответил. Он открыл дверь и, держась за перила крыльца, стал спускаться по ступенькам.
— Разве он не поедет? — снова спросил Мишка.
— Иди, иди, — буркнул Борисов.
Сестра протянула историю болезни тети Они. Врач обязан регистрировать все изменения в состоянии больного.
Я вынул из кармана ручку и написал привычное: «объективно». Этим словом начинаются все записи о больных.
Объективно? Да, именно так. От меня требуется холодная объективность. И ничего субъективного. Каждый день любому больному я обязан написать это слово. Оно — напоминание о моем долге. А иногда так хочется обмануть себя, написать «кажется», или «возможно», или еще лучше «будем надеяться». Только на кого надеяться в этом случае? На чудо? Но это не объективно.
Я поглядел на часы. Ночь позади.
Вернулся в палату и распорядился прибавить в капельницу кордиамина. И опять я слушал сердце и легкие тети Они и думал, что в истории болезни нужно отметить, как изменился ритм дыхания, что пульс почти не прощупывается и тот эффект от переливания, которого мы добились недавно с Борисовым, оказался временным. Да, я был объективен.
Из коридора доносился голос Сидорова. Он с утра пришел в отделение, был чем-то недоволен, накричал на санитарку.
Сестра подала мне тонометр. Стрелка в аппарате показала сто. Артериальное давление падало. Что предпринять еще? Скоро наступит момент, когда я окажусь беспомощным.
Сидоров в коридоре окончательно рассвирепел. Он мешал думать своим криком. И наверняка не давал отдыхать больным. Не люблю, когда люди забывают, где они находятся. Дед, если он и недоволен, не позволяет себе повысить голоса в отделении.
Я вышел из реанимации. Совсем забыл, что, по мнению Сидорова, я уже прогуливаю.
Маленькие глазки Петра Матвеевича возмущенно поблескивали.
— В отделении тяжелые больные, — резко выговорил я, — а вы кричите.
Санитарка осторожно отступила в глубь коридора.
Сидоров с удивлением поглядел на меня. Его лицо стало красным: он беспокойно поискал глазами санитарку, не нашел, повернулся и вдруг торопливо пошел, побежал из отделения.
…Состояние тети Они к вечеру улучшилось. Борисов долго слушал сердце, потом сказал:
— Может быть.
Если Дед говорит «может быть», значит возникла какая-то надежда.
— А теперь, — сказал он, — бери ключ от ординаторской и иди спать. Когда потребуешься, разбужу.
Я закрылся в кабинете. Голова была как в тисках. Я вытянулся на больничной кушетке и с тоскою подумал, что уснуть не смогу. Если очень устанешь, сон не приходит.
Я лежал с закрытыми глазами, размышляя о Мишке, о болезни тети Они, потом поднялся и нашарил рукой выключатель. Оказывается, прошло три часа.
В коридоре было необычно тихо. Я торопливо надел ботинки, халат. Заело ключ. Я нервничал, проворачивал его, но дверь не открывалась.
Наконец вышел. Ни сестры, ни больных. Подошел к палате. Холодок пробежал по спине, и я вдруг понял, что боюсь, да, да, боюсь открыть дверь.
Борисов стоял у окна. Он не повернулся на скрип, а лишь слегка наклонил голову, давая понять, что знает о моем присутствии.
Я на цыпочках подошел к изголовью.
Тетя Оня лежала поразительно спокойная. Казалось, она заснула после бесконечно длинных и трудных для нее суток…