Я думал о трудной ее жизни и о нелепости смерти. Да, человек не подготовлен к этому: пока здоров, он чувствует себя бессмертным.
Борисов распахнул окно настежь. В сером июльском мареве надвинувшейся ночи застыли дома, деревья, весь Валунец. За садами, одноэтажными домами поселка, как гигантская сигара, дымила труба химкомбината. «Неужели у Деда, — думал я, — или у других врачей не бывает такого момента, когда хочется плюнуть на свою профессию и заняться чем угодно: копать землю, пилить дрова, таскать мешки?
Разве можно сказать, что ты чувствуешь, устанавливая безнадежный диагноз, а человек разговаривает с тобой, смеется, торопится домой, чтобы успеть к обеду, верит в тебя, а ты смотришь ему вслед и уже знаешь, что теперь он будет приходить к тебе часто, жаловаться, просить помощи, разговаривать с тобой, как с врачом, а ты всего лишь регистратор надвигающейся смерти. Регистратор! И ты ему лжешь и лжешь, а он смотрит на тебя спокойно и доверчиво, и перед этим взглядом нельзя опустить глаза, поглядеть в сторону, потому что нужно лгать правдоподобно, во имя высших принципов, во имя вопиющей беспомощности твоей профессии. Но глаза больного преследуют тебя, как проклятье».
Я почувствовал руку Деда на своем плече.
— Что это за имя — Оня? — спросил я.
— Анисья.
— Анисья? Даже не знал…
Мы молча спустились в приемный покой. Нянечка хотела что-то спросить, но только поглядела в нашу сторону. У двери я пропустил Деда вперед.
— Что делать? — тихо сказал он. — Иногда опускаются руки. Ведь к смерти не привыкнешь.
Глава шестая
Сегодня Стасик заканчивал шестой опыт. Он растворял реактив, ежеминутно поднимал его к глазам и слегка встряхивал. На дне пробирки лежали маленькие кристаллы, желтоватые и круглые, как пшено. Теперь он испытывал какой-то страх перед своим упрямством. Он знал, что, пока не проверит все варианты, не начнет ничего другого. А ведь уже ночь. Если приплюсовать отпуск, то до окончания аспирантуры не больше двух месяцев.
Стасик укрепил пробирку в штативе и сел, безразлично наблюдая за пламенем. Работу придется назвать: «К вопросу о некоторых сомнениях аспиранта Корнева». Блеск! А через неделю — распределение.
Такую роскошь, как бесплодные поиски, могли разрешить только в аспирантуре.
Он решил отвесить еще одну дозу тетразолия. Встал. Положил на торзионные весы несколько кристаллов. Оказалось, много. Снять две-три крупинки не так легко, движения были неточные, и Стасик подхватывал совочком то больше, то меньше.
Он рассыпал реактив и сел, рассматривая светящуюся точку, даже не понимая, что это лампа и от нее слепит глаза, а по стене ползут оранжевые зыбкие круги. Потом с трудом оторвал взгляд от лампы, и тут же тысячи световых мух заплясали по комнате.
«Нужно работать», — подумал Стасик.
Наконец он отвесил реактив и удачно снял иглой несколько лепестков замороженной ткани.
Он делал все механически: встал, взял, отнес в термостат, закрыл, отошел, записал в журнал. Сколько часов он сидит здесь? С девяти утра. Двенадцать и четыре — шестнадцать. Да, сегодня, пожалуй, переборщил. Теперь как повезет…
Он перенес все стулья в одно место, составил их и лег, положив руки под голову. Усталость одолела его…
И вот профессор Незвецкий в большой операционной представил Стасика человеку в цилиндре.
— Гутен морген, — сказал человек и приподнял цилиндр.
— Я вас узнал, — сказал Стасик. — Пауль Эрлих. Великий экспериментатор. Шестьсот шесть опытов.
— А у вас?
— Восемьдесят восемь. Но я уже выдохся. Видимо, такая работенка не для меня. Еще пара неудач — и амба.
— Бросите?
«Брошу», — хотел сказать Стасик и почувствовал, что на него смотрит больной.
— Ему тридцать два года, — объяснил Незвецкий. — Завтра убираем легкое. Если шок случится на столе, без вашего препарата нам не справиться.
— Но у меня ничего не выходит!
И сразу проснулся. Вытер рукой потное лицо. «Черт побери этого Незвецкого! — подумал он. — Специально вызвал из лаборатории на операцию, чтобы показать мне… Будто я виноват… Неужели я не понимаю, — мысленно крикнул он, — и без этих эстрадных шуток, что препарат нужен!»
Он подошел к крану и сунул голову под сильную струю.
Он стоял, стиснув зубы от холода, до тех пор, пока не перестал ощущать льющуюся воду. Потом вынул из термостата буфер, перенес на стол.
В окуляре покачивались нежно-розовые лепестки с сиреневыми точками — ядрышками фермента.