— Семьдесят и сорок, — говорит наркотизатор.
— Семьдесят и сорок, — повторяю я. На моем лице выступают капли пота. «С этого началось у тети Они…»
— Приготовьте раствор Воробьева.
— Вводить в систему?
— Лучше в систему.
Голос наркотизатора звучит спокойно.
…Сестра разбивает ампулу и набирает жидкость. Незвецкий склоняется над больным, даже не посмотрев, что делают помощники.
Все работают медленно. Слишком медленно. Мне кажется, что сейчас демонстрируют специальный фильм, снятый так, чтобы фигуры не ходили, а плыли в воздухе, чтобы они еле-еле открывали шприц и бесконечно набирали лекарство…
— Старайтесь не отвлекаться, — бурчит Незвецкий и рукой поправляет крючки. — Давление?
— Семьдесят и сорок.
— Поднимите до ста и восьмидесяти.
До меня доносится что-то совсем необычное. Как это «поднимите до ста»?
Мне становится не по себе, будто в мире, который я хорошо знал, произошло неожиданное.
— Сто и восемьдесят. Пульс — семьдесят шесть.
— Удовлетворительно.
Незвецкий накладывает последние швы и устало снимает перчатки.
— Когда вы освобождаетесь?
— В час.
— Мне хотелось бы поговорить с вами. Зайдите за мной.
Я киваю.
Он моет руки и, не взглянув на больную, выходит из операционной.
Мне нужно подумать. Журчит вода, сначала очень холодная, теперь кипяток. Я отвлекаюсь от своих мыслей, регулирую температуру.
Почему был так уверен Незвецкий? Откуда это спокойствие? Ведь в Валунце… и я и Борисов… Мы оказались такими беспомощными.
Я вновь мысленно повторяю всю операцию. Анализирую. Состояние нашей больной было близким к состоянию тети Они. Правда, прошло меньше времени от начала приступа. Это, конечно, важно.
Но если бы у нас было лекарство? Раствор Воробьева? Может, и трагедии бы не наступило?..
Я шагаю по клинике.
Я все еще не могу разобраться в случившемся.
Что это? Маленькая неустроенность мира? Невинный пустячок снабженца? Неужели кто-то не отправил лекарство в Валунец? Я обязан выяснить, почему клиники Ленинграда и Москвы получили лекарство вовремя…
Я шагаю по клинике.
Говорят, в таких случаях не бывает виноватых. А страдание тети Они неотступно преследует меня.
Я поднялся на второй этаж и остановился около дверей учебной комнаты. Было слышно, как преподаватель монотонно поучает врачей. Я решил войти, взялся за дверную ручку и сразу же отпустил ее. Не было ни желания, ни сил отсиживать часы на семинаре.
Я вышел в сад. Хотелось побыть одному. Подумать.
Во дворе на скамейках сидели больные, смеялись, разговаривали, играли в домино, сотрясая воздух оглушительными ударами костяшек. Я поискал место в стороне от этого шума. Даже трамваи раздражали меня своим веселым позваниванием.
Я пошел в глубь двора по грязной, незаасфальтированной дороге, торопясь, точно кто-то ждал меня там.
«Это же убийство, — повторял я. — Убийство, в котором участвовал я и участвуют другие… А может, сейчас в Валунце вновь повторяется трагедия и Борисов опять беспомощен? Как быть? Раньше, когда я не знал об этом, все казалось объяснимым, а теперь…»
Я уселся на груду кирпичей и, зажав голову руками, долго смотрел в одну точку.
В час дня, как и уговаривались, я позвонил Незвецкому по внутреннему телефону, и тот сразу же вышел. Его трудно было узнать в элегантном светло-сером костюме. Он взял меня под руку и медленно, точно хотел продемонстрировать перед всеми свое покровительство, провел мимо клиники.
— Вы куда-нибудь собрались?
— Только домой.
— Я довезу вас.
Мы пересекли двор и вышли к тому месту, где только что сидел я.
— Не скрою, вы меня удивили и порадовали. Чувствуется хорошая клиническая школа.
— Это заслуга заведующего отделением.
— Как его фамилия?
— Борисов.
Незвецкий задумался на секунду.
— Не знаю. Какой у вас стаж?
— Три года.
— А дальше?
Я пожал плечами.
— Хотите к нам? Мне нужна молодежь. Мы могли бы подождать до сентября, а этого времени достаточно, чтобы закончить любые дела и рассчитаться.