С ней действительно произошло немало за эти дни: и разговор с директором, с учителями, но сейчас все показалось пустяком по сравнению с тем, что говорил он.
Мила пожала плечами.
— А как ребята тебя встретили?
— Хорошо. У меня с ними контакт.
Он захохотал.
— Ну и словечко. От них подцепила?
— Нет, от шофера. А знаешь, — сказала она, — я сейчас действительно не узнаю себя. Мне легко и интересно работать, и кажется, что все можешь.
— Хвастаешь…
— Совсем не хвастаю. Сегодня мы отлично прошли восемь километров.
— Молодец! Ребята тебя любят.
— Что ты! В прошлом году эти же ребята вытягивали по швам руки, когда я к ним подходила. Боялись.
— Тебя?
Мила засмеялась.
— Меня. А теперь они сами от меня не отходят, все как на веревочке.
Гоша обнял ее и посмотрел в глаза. Они были глубокие, с зелеными точками по краю.
Он смотрел ласково, долго. Глаза стали озером, и зеленые кувшинки покачивались по берегам, и он сам был там, в глубине.
— И сильная стала. Знаешь, недавно мальчишку тащила на спине полкилометра. Он ногу растянул. Тяжело было, а несла.
Он улыбнулся.
— А ты не смейся, — сердито сказала она.
— Действительно, что здесь смешного, — согласился Гоша.
И оба расхохотались.
Мила лежала с открытыми глазами, боясь шелохнуться, разбудить Гошу, и прислушивалась к его дыханию. Она испытывала новое, глубокое чувство, которого никогда не знала.
Она боялась засмеяться, повернуть голову.
«Это должен быть сын. Такой же лобастик, как Гошка».
Ее сердце сжалось, и Мила закрыла глаза, чтобы лучше почувствовать ЭТО. Счастье, новое, неизведанное, наполнило ее. Она подумала: «Нужно рассказать Гоше. — Но тут же решила: — Пусть это будет моя тайна».
Гоша улыбался во сне. Мила осторожно прикоснулась к нему.
— Сам поймешь, — чуть слышно сказала она.
Светало. Мила отыскала глазами будильник: было шесть часов. Она двигалась бесшумно, останавливалась после каждого шага, иногда оглядывалась: спит ли? Потом перевела бой на восемь утра и вышла на улицу.
На проснувшихся цветах сверкали капельки утренней росы. Цветы наклонили головы и поздоровались с Милой.
«Доброе утро, цветы», — подумала она.
Спокойно повернул к ней свою сонную морду соседский пес.
«Доброе утро, пес», — улыбнулась она.
Около магазинов в центре Валунца на перевернутых ящиках кемарили дворники, толстые, как коты, а рядом с ними, поджав хвосты, кемарили коты и кошки, толстые и невозмутимые, как дворники.
«Доброе утро, коты и дворники», — засмеялась она.
На бетонной дороге, там, где несколько лет назад было болото, с обочины ее приветствовала осока. Раньше здесь был камыш с бархатистой шапкой.
Теперь здесь никогда не будет камыша, а осока только напоминает о том, что здесь было болото.
«Без болота лучше, — подумала Мила. — Доброе утро, осока».
В лесу ее приветствовала иволга. Она пела любимую песню, и березки прислушивались к ее пению.
«Доброе утро, иволга».
«Доброе утро, поэт, которого еще недавно я не знала».
Она вошла в лес и пошла тропинкой наискосок, стараясь сократить путь.
Было удивительно тихо.
Мила остановилась около старой ели у муравейника, пытаясь понять какую-нибудь закономерность в рабочей торопливости муравьев. По коре бежали вверх и вниз гладкие, похожие на лакированные гоночные автомобили, муравьи. Мила приклеила смолой красный лепесток от шиповника на их пути, и муравьи-автомобили встали, как по знаку светофора, нетерпеливо перебирая задними ногами.
— Путь открыт, — сказала она и, улыбаясь своим мыслям, сняла лепесток.
Было еще прохладно. Но над лесом уже вставало солнце — начинался хороший день.
Глава двенадцатая
«Буду проездом Новосибирск 17 августа вагон восемь».
Я держал в руках телеграмму; еще час, и новосибирский поезд пройдет через Валунец. Нужно спешить…
Борисова в отделении не было.
— У главного, — сказала сестра.
Я спустился на первый этаж, прошел мимо бухгалтерии, статистики и повернул направо — там кабинет Сидорова. Медные головки гвоздей крестом пересекли гранитоль, огородили края массивной двери. Я постучал.