Я перешел железнодорожное полотно и спустился по выщербленным деревянным шпалам, лесенкой врытым в насыпь. Вдали тонко, по-детски, кричал паровоз, набирая скорость, увеличивая расстояние между двумя людьми. Километр, два, десять, тысяча. Где-то будет город Новосибирск. Там остановится Стасик. Невидимая нить потянется из маленького Валунца, импульсы неизученной энергии пройдут тысячи километров, опровергая тех, кто думает, что расстояния отдаляют друзей.
Нет, друзей могут разделить только перемены в них самих.
Я прошел по тропинке через чей-то огород, надеясь сократить дорогу, и оказался на улице. Сзади засигналила машина. Я отошел к обочине, но машина продолжала гудеть. Это оказался больничный «Москвич».
— Садитесь, Георгий Семенович! — крикнул водитель и открыл дверцу. — С ветерком долетим. Одна нога здесь, другая там. Провожали кого?
— Встречал и провожал друга.
— Из Ленинграда?
— Да.
— Это хорошо, — сказал водитель, — а я вот ничего, кроме Валунца, толком не видел. Разве что в армию попаду…
— Увидишь.
— Когда это еще увидишь!..
У мебельного магазина водитель притормозил и выбежал. Я огляделся. Неудобно. Рабочее время — и в магазин. Через минуту водитель вернулся.
— Гробы вместо мебели.
Я пожал плечами.
Он нажал на стартер, машина выстрелила и рывком пошла вперед.
— А что, вам квартиру-то не дают?
— Дают, — сказал я.
— А вы, может, и переселяться не хотите?
— Хочу.
— Что же, жену-то на табуретки сажать будете? — Водитель захохотал, показав мне, что все давно знает. — Купили бы шкафчик или там гарнитур какой. Вот в пятницу, говорят, завезут модерн. Вы только скажите — доставлю.
— А ты, пожалуй, прав. Я как-то не думал об этом.
Машина остановилась на больничном дворе. В первом этаже у окна стоял Петр Матвеевич и сосредоточенно смотрел на калитку.
Хлопнула дверца «Москвича». Петр Матвеевич нехотя поглядел туда, где остановилась машина.
— Добрый день, дядя Фадей, — сказал я, предлагая дворнику сигарету.
Он хотел взять, но тут же заметил, что Сидоров наблюдает за нами.
— Иди, иди, — зашептал он, делая вид, что собирает в совок мусор. — Вишь перископ выставил.
— А ты сделай ему замечание, — засмеялся я. — Что это он не работает.
— Товарищ Кукушкин! — крикнул Сидоров, видимо вконец возмущенный моей неторопливостью. — Предупреждаю в последний раз: подметать нужно до девяти утра!
— Так сегодня политинформация, — оправдался Кукушкин.
— А ты молодец, дядя Фадей, — сказал я. — Растешь. Что там нового в Уругвае? Диктатура?
— Вроде, — неожиданно улыбнулся Фадей и весело поглядел на окно Петра Матвеевича.
Главный взглянул на часы, покачал головой и скрылся в глубине кабинета.
В ординаторской никого не было. Я надел халат и прошел в операционную. Дед рассматривал у окна мокрый рентгеновский снимок и даже не повернулся, когда скрипнула дверь.
— Пришел? — спросил он.
— Поезд опаздывал, так и трех минут не стоял…
— Три минуты — это немало, — сказал Дед, — если говорить о деле.
Он повернулся и, увидев мое расстроенное лицо, улыбнулся.
— Ну, ничего. Обо всем расскажешь вечером, а сейчас мойся. Поступил тяжелый больной.
НЕСКОЛЬКО ИСТОРИЙ ИЗ ВРАЧЕБНОЙ ПРАКТИКИ
ГОРОХОВЫЙ СУП С КОРЕЙКОЙ
Ф. Скаковскому
Больных везли и везли. К шести утра выдохлись все. Сестра приемного покоя хохотушка Дуся внезапно посерьезнела и будто бы постарела. Она почти не поднимала глаз от листа, заполняя истории болезни.
Евгений Данилович едва держался на ногах.
— Еще аппендицит — и я лягу рядом, — пытался пошутить он. — Глупо брать дежурство, когда больница принимает по «скорой»…
— Уходить нужно, — невпопад ответила Дуся. — За такую зарплату и так вкалывать.
Евгений Данилович хотел возразить, но получилось вроде согласия.
Впрочем, винить было некого. Сам напросился. А ведь давал жене слово не брать больше нормы часов — все деньги не заработаешь, а в ящик сыграть — сколько угодно. И сам-то не мальчик, не юноша — пятьдесят скоро, а жить пытаешься в прежнем ритме.
Он все же прошел за ширму взглянуть «аппендицит», оставленный для наблюдения, решил: «Спешить не стоит. Лучше оперировать утром».