— Ладно, — подумав, сказал Петька. — Поговорю с председателем. Мое слово кое-что значит…
— Вообще-то я отвергаю помощь больных, — смутился и забормотал Евгений Данилович. — Но ты — дело другое, школьный товарищ. Ты и без болезней, наверное, помог бы.
— Не сомневайся, — сказал Петька.
Чего только не навспоминали они за этот месяц! Палата ожидала их встреч, мгновенно подключалась со своими воспоминаниями. Хохот то и дело сотрясал отделение.
— Не был бы я заведующим, — подшучивал Евгении Данилович, — объявил бы себе выговор.
Выписывал Евгений Данилович друга даже с сожалением. Козлов зашел в ординаторскую, обнял его. Молодые доктора поднялись при этом — прощание их тронуло.
В приемном Козлов, весело и благодарно поглядывая на друга, сам напомнил о своем обещании:
— Выпишусь — пойду сразу же в исполком.
— Зачем сразу, — смутился Евгений Данилович. — Будет случай…
— Ты сам для меня счастливый случай, — как-то хорошо признался Козлов.
Потом пошли обычные для Евгения Даниловича дни. Он, как всегда, много оперировал, по-прежнему дежурил в приемном, крутился как мог.
Петька звонил, жаловался на текучку — все не получалось у них встретиться. Иногда виноватым выходил Евгений Данилович — не мог выбраться. Об исполкоме Козлов не вспоминал, а Евгений Данилович не напоминал — мало ли какие могли быть обстоятельства.
И вдруг месяца через два — бац! — категорический телефонный звонок. Сегодня суббота. Заезжаю за тобой в три — и на дачу. Можешь забрать невестку, сыновей и жену. Сколько уже собираемся — пора и поговорить.
Перезвонились через часок. Наталья была занята, отказалась ехать. Старшему он и не предложил, а Вовка обрадовался, сказал, что приедет к больнице, будет ждать.
В четверть четвертого они уже мчались на Петькину дачу. День выдался отменный. Июльское солнце не прекращало палить. Пришлось прикрываться щитками — смотреть вперед стало трудно. Настроение было счастливым. Евгению Даниловичу чудилось, что он возвращается в детство. Он говорил и говорил, а Козлов снисходительно улыбался да сзади хохотал до упаду сын. Вовке нравился такой неожиданный и непривычный юмор отца.
Евгению Даниловичу показалось, что приятель его мрачнеет — Петькины глаза ни с того ни с сего становились печальными. Впрочем, что может быть печального в такой веселый день?
Удачно проскочили шлагбаум, перекладина стала опускаться буквально следом за ними.
Дача у Петьки оказалась в лесу, вокруг корабельные сосны да могучий, по колено, черничник.
Пока Козлов загонял машину, Евгений Данилович с Вовкой ели пригоршнями ягоды, крупные, как вишни.
Они и не заметили, как Петька слетал домой и теперь звал их с крыльца, уже переодетый в джинсы и бобочку.
Евгений Данилович отыскал Вовку взглядом — рот, щеки, нос у сына были измазаны черникой, а глаза счастливо сияли, — и расхохотался.
— Ты мне нужен, — сказал Петька и, повернувшись к мальчишке, крикнул: — Гуляй!
— Такой мрачный? — весело сказал Евгений Данилович. — Не случилось ли чего?
— Случилось, старичок, случилось, — вздохнул Козел. — Светка, дочка моя, на живот жалуется, лежит в комнате.
Евгений Данилович поглядел на друга серьезно пошел к рукомойнику.
— Собирай ягоды! — крикнул сыну. — Я к больному.
— Ага, — как само собой разумеющееся отозвался Вовка.
Евгений Данилович тщательно вытер полотенцем руки, почему-то волнуясь, думая, как быть, если у девочки окажется что-то серьезное, и вошел в комнату.
— Вот, Светик, это мой друг, доктор, — немного заискивая, точно виноватый, сказал Петька.
— Здравствуй, Света.
Девочка кивнула. Судя по глазам, тяжелого здесь не должно быть.
«Сколько ей лет? — прикидывал Евгений Данилович. — Восемнадцать? Но Петр говорил — школьница».
— Шестнадцать, говоришь? — переспросил Евгений Данилович и поглядел на Петра. — На что жалуешься, Света? Что болит? — и, не дождавшись ответа, решительным жестом потянул одеяло.
— Папа! — Девочка говорила низким, будто простуженным голосом.
— Да, да, — вздрогнул Петька и стал пятиться к двери. — Забываю, что она уже взрослая.
Евгений Данилович согласился взглядом — мол, ничего не поделаешь, растут. Но было в этой улыбке и утешение — особо тяжелого он, доктор, тут не ждет, волноваться не стоит.
Он наконец дождался, когда закроется дверь, вздернул короткую рубашку, положил ладонь на живот и ахнул: «Господи!»
Лицо Евгения Даниловича изменилось, на лбу выступил пот. Он достал платок и, стараясь глядеть в сторону, сказал убитым глухим голосом: