Зачет она не сдала. После холодного и, как ей показалось, злорадного «садитесь» она несколько минут не могла понять, что же случилось с ней в первый раз в жизни. Особенно обидно было то, что ассистентка тут же вызвала Мишку Сверчкова, Тусиного одноклассника.
Мишка поднялся, уверенный в себе, и спокойно стал называть все по-латыни, кивая ассистентке в знак своей готовности отвечать еще и еще.
В Тусиной школе Мишка Сверчков был никем, нуль без палочки, аттестат едва-едва дотянули до четырех, а Туся — никто пока этого здесь не знает — была круглой отличницей, старостой класса. Сказать бы, что у нее двойка, а Мишка Сверчков выкомаривает перед ассистентом, — в школе бы не поверили.
Сразу же после звонка Туся подошла к ассистентке и спросила, когда можно пересдать зачет.
— Это у меня первая двойка в жизни, — объяснила она, едва не заплакав.
Ассистентка скосила на Тусю оценивающий взгляд и пожала плечами.
Сколько гневных слов мысленно бросила ей Туся! Что — двойки?! У нее не было в школе и четверок. И медаль единственная у нее, у Туси! А разве можно забыть то уважение родителей, даже родителей Мишки Сверчкова, когда она, Туся, сама проводила итоговое собрание?! А вот здесь нет ни прошлых заслуг, ни многолетнего авторитета…
Домой Туся пришла взвинченная. На кухне стыла утренняя манная каша. Дед так и не съел, капризничает. Туся обиделась на старика и, не подогревая, выскребла кастрюльку. Не нравится — пускай сам варит.
Она заперлась в комнате, достала из портфеля унесенный с кафедры череп — «плевать, если влетит!» — и стала учить. Дело пошло легче. Туся досидела до половины ночи и неохотно легла.
Ассистентка опять вызвала Мишку, хотя Туся тянула руку. Мишка отвечал не так хорошо, как раньше, и Туся умудрилась дважды, пока он думал, громко подсказать. Ассистентка, словно бы не замечая подсказки, зачла Мишке раздел.
После занятий Мишка расхлябанно подошел к Тусе и предложил помощь. Это кольнуло Тусю, и она с вызовом бросила:
— Я, к сожалению, не только занимаюсь, но еще и хозяйничаю. Родители в отпуске, а у меня дед на руках.
Она просидела в анатомичке до закрытия — уборщица с кафедры просто выдворила ее домой. Туся пришла в половине одиннадцатого усталая, повесила в ванной пахнущий формалином халат, вымылась и сразу же легла в постель — сил на повторение не оставалось.
Из-за переутомления она никак не могла уснуть; то часы тикали, то скрипел половицами дед. Туся хотела ему крикнуть, но не смогла.
Ей приснилось, что она отвечает анатомию ассистентке, и рассказывает все так, что лучше и быть не может.
Проснулась она радостная. В квартире была тишина — дед спал. Туся подумала, что не так это обременительно — остаться на месяц со стариком, фактически он ее не касается, заниматься не мешает, с просьбами не пристает, и она, если завтра высвободится время, сварит ему суп, мяса в холодильнике полно, захочет — пускай сам поджаривает.
Незаметно она стала думать про деда. До школы, когда Туся была маленькой, а старики, дед с бабушкой, жили в неблизкой Стрельне (это теперь город, а в те годы езды было часа полтора), мама то и дело подкидывала им Тусю «попастись». Бабушка была славная, разговорчивая, пекла плюшечки и пирожки для внучки, а дед, наоборот, молчун, придет с завода и закроется в пристроечке, что-то делает. Туся и теперь не могла вспомнить, говорили они с дедом когда-нибудь или нет.
В школьные годы Туся к старикам почти не ездила. То уроки, то общественные дела — мама не настаивала. Да и Стрельна стала другой — обычный город. Дед от завода получил однокомнатную, больше им и не нужно было, а старый их флигелек пошел на слом. Только не пришлось бабушке долго пожить в квартире с удобствами.
После бабушкиной смерти сразу решили съезжаться — как деда оставить одного? Стариковскую однокомнатную и свою двухкомнатную сменяли на четырехкомнатную. Из своих вещей дед взял верстачок и диванчик.
Была у него страсть к часовому делу. Наберет где-то кучу поломанных часов и ковыряется с утра до вечера, больше вроде ничего ему и не нужно.
В комнату к деду Туся, как правило, не заходила: позовет — он и выйдет. А уж если не докричится, приоткроет дверь — дед всегда в одном положении: сидит, пригнувшись к верстаку, колесики сложены в часовые стекла, вокруг попахивает нашатырем. Один глаз прищурен, в другом специальная лупа, которую дед уважительно и смешно называет микроскопом, а в руках — отверточки, щеточки или пинцет, этими инструментами он и орудует.