— Больная здесь, — девочка распахнула дверь, давая дорогу Нине Гавриловне и фельдшерам, и тут же шагнула к Варе, у которой в руке был кардиограф, понесла его к столу, держа перед собой, как тяжелый и раскаленный утюг. Поставила со стуком, вызвав у вошедших молчаливое неодобрение.
Комната оказалась просторной, с несусветными разнообразными вещами, каким-то образом сохранившимися здесь из другого, уже забытого времени. На полу лежали многоцветные половички из лоскутков, чистенькие красные, синие и белые тряпочки чередовались рядами. У правой стены стояла высокая и широкая железная кровать с никелированными набалдашниками и блестящими шариками на выгнутых прутьях — этакая мечта пятиклассников, собирающих металлолом. На кровати лежала старуха с лицом усталым, страдающим, тихо стонала.
За квадратным, темным, со вздутой фанеровкой столом виднелось кресло, около которого горбился дед, когда-то несомненно высокий, а теперь ростом с внучку, морщинистый, с застывшими, неподвижными, будто бы остановившимися глазами-точками.
Звонок и шум в коридоре заставили старика подняться, но теперь, попривыкнув к медикам, он снова пытался сесть на место.
Нина Гавриловна устроилась на краю кровати, перекосила матрац. Старуха охнула — покачивание принесло боль. Девочка повторила ее стон, но, испугавшись своей слабости, отвернулась. Она так и стояла у большого, хорошо освещенного аквариума с искусными резиновыми и стеклянными трубочками — делом чьих-то умелых рук — и шмыгала носом.
В воде медленно и с достоинством, как фрейлины на балу, проплывали золотые рыбки. Они лениво шевелили хвостами-шлейфами, останавливались друг против друга, словно поприветствовали, расходились. Причудливые водоросли покачивались над ними.
Фельдшер Варя принялась зачищать батарею парового отопления, готовила заземление.
— Сходи, намочи электроды, — попросила она Митю. Он пошел в ванную. Девочка бросилась за ним с полотенцем-тряпочкой.
Живот у старухи был болезненный. Нина Гавриловна стояла около кардиографа, смотрела на бегущую ленту.
— Кровь давайте посмотрим, Дмитрий Иванович, — попросила она Митю и опять покраснела, точно уличила себя в чем-то незаконном. — Инфаркта не видно.
— Мне нетрудно, — сказал Митя так, что Нина Гавриловна снова вспыхнула, однако решения не отменила.
Митя достал пробирки, баночку с уксусной кислотой. Докторша о чем-то кудахтала со старухой, — дело явно попахивало госпитализацией; эта дура действительно может заставить тащить бабку с пятнадцатого этажа.
«Торопиться не будем, — успокоил себя Митя. — Не с выработки получаем».
Он кольнул бабке палец, насосал капельку крови, замахал смесителем.
Дед еще уменьшился за это время, втянул голову в плечи, подобрал ноги — этакий гномик в огромном кресле, — шевелил губами, беседовал сам с собой.
— Бабка, бабка, — вслух сказал он, — что ты наделала?!
— Что наделала? — переспросила старуха. — Я разве виновата?
— Успокойтесь, — Нина Гавриловна гладила ей руку. — Не нужно волноваться, бабушка.
Митя заглянул наконец в окуляр — лейкоцитов было полно! — поднялся и, ничего не объясняя докторше, пошел промеривать коридор. Носилки, конечно же, не повернутся. Придется ставить в дверях, а старуху нести до выхода на руках, здесь и укладывать. При таком весе нужно четыре здоровых мужика, а если учесть этажность, то и восемь не помешает.
Митя взглянул на часы, было четверть седьмого — время, когда приходят с работы, тем более что в семь футбол по телеку, все норовят поспеть. Тут-то мы их, хануриков, и схватим!
Он вернулся в комнату, принялся считать лейкоциты. Сетка Горяева была заполнена белыми кровяными тельцами.
— Много? — осторожно спросила Нина Гавриловна. Митя написал цифру. Нина Гавриловна вздохнула: сомнений не оставалось, нужно госпитализировать.
— Похоже на поджелудочную, — сказала она. — Будем поднимать носилки..
Девочка всхлипнула, уткнулась лбом в аквариум, рыбы заметались от легкого толчка.
— Бабка, бабка, — сказал дед, — что ты наделала?
— А что наделала? — теперь спросил Митя.
— Старый он…
— Нет, нет, — приставал Митя. — Чем-то вы провинились, сознайтесь, бабуля.
— Да ничем! — крикнула она. — Перестань молоть, дед!
Митя отодвинул микроскоп, поднялся.
— Танюша, — позвала внучку старуха, разделяя слова долгими и тяжелыми паузами. — Маме телеграмму отбей, потому что самой не справиться. Пусть едет. А ты пока рыбок не забудь. И за дедкой ухаживай. А денежки у меня в ридикюльчике, что за шкафом, бери. Пенсию двадцатого принесут, деду выдадут, а мою я сама…